След человеческий

— Механик, будь таким добрым, притормози маленечко у моей казармы, я спрыгну там.

— А если шею сломаешь?

— Не, мы привычные...

Если машинист добрый, он, подъезжая к казарме, сбавит ход поезда, и путеец благополучно спрыгнет у своего жилья. Однако иной раз прыжок приводит к беде.

Вот об этом-то и задумался Куприянов. «А что, если у самых удаленных казарм поезда местного сообщения будут делать хотя бы полуминутную остановку? Какое облегчение было бы для путейцев!»

Поговорил он об этом с другими машинистами. Те согласились:

— Конечно, для путейцев удобство будет огромное, но как на это посмотрит начальство?

— Да ведь график-то ломать не придется. Остановки можно делать за счет нагона времени в пути. Давайте попробуем, что получится? — предложил Куприянов.

Попробовали. Оказалось вполне возможным, не выходя из графика, дополнительно делать на больших перегонах две-три остановки возле казарм.

С формальной точки зрения этот самовольный эксперимент можно назвать нарушением дисциплины, но он дал основание поставить вопрос о том, чтобы начальник дистанции узаконил дополнительные остановки.

— Не было у бабы хлопот, так она поросенка купила!— ответил начальник дистанции.— Вы же на себя лишнюю обузу берете!

— Зато людям удобнее станет,— сказал Куприянов.

И вот дополнительные короткие остановки вошли в

расписание. Теперь, если у путейцев появлялась необходимость наведаться на станцию, то им уже не надо прыгать с поезда на ходу или топать по шпалам пешочком десяток километров.

О душевной чуткости и щедрости сердца Куприянова особенно убедительно свидетельствует история с неким Алексеем, из деликатности назовем его Фоминым. Эту историю я приведу здесь так, как услышал ее от самого Максима Игнатьевича.

Началось с того, сказал Куприянов, что однажды вызвали меня в горком партии и предложили отправиться в Златоустовскую тюрьму, чтобы побеседовать с заключенными.

Я спрашиваю:

— О чем же беседовать?

А мне говорят:

— Расскажи им о своей жизни и о работе.

Ладно, пошел. Начальнику тюрьмы говорю:

— Вы соберите мне ребят помоложе, дайте тот материал, из которого еще людей можно сделать.

— Мы именно так и предполагали,— отвечает он.

И вот сидят передо мной воры, мошенники, словом, уголовные элементы, заключенные на разные сроки. Некоторым лет по тридцать и больше, но есть и совсем молодые — лет по семнадцати. Стал рассказывать

нм всю свою жизнь, как она складывалась, к чему я пришел.

— Вот видите,— говорю,— когда-то и сам я чуть было не споткнулся. И меня бы завела та дорожка в тюрьму, потому что другого конца у нее не бывает, рано или поздно, а быть бычку на веревочке. Теперь же я человек. Работа для меня — радость жизни, и не стыдно мне людям в глаза поглядеть...

Тут некоторые из них заявляют:

— Вам, действительно, повезло. Вы в тюрьме не сидели, а мы уже вроде клейменые. Значит, у нас такая судьба.

— Ерунда! — говорю.— Ваша судьба от вас же зависит. Отбудете срок и берите ее в свои руки, вставайте на правильный путь.

Вот так поговорили мы с ними, поспорили и даже маленько поругались. А через какое-то время вернулся я из очередной поездки, дома никого не было, прилег отдохнуть. Слышу, стучатся. Открываю дверь. Входит незнакомый человек лет тридцати. Одет неважно — засаленная стеганка, брючишки потертые и помятые, на ногах полуботиночки стоптанные. Спрашивает:

— Можете вы меня выслушать?

— Проходите.

Прошел он в комнату, сел на стул. Носом сопит, смотрит исподлобья и в сторону.

— Ну,— говорю,— какое у вас дело ко мне?

Он еще больше потупился и отвечает:

— Я только что из тюрьмы вышел. В общей сложности почти десять лет отсидел.

— За что?

— По указу, два-два.

— Я,— говорю,— не юрист и в этих статьях не ориентируюсь. Вы мне попрямее скажите.

— Проще сказать — ограбление.

— Ну а теперь что думаете?

— Решил покончить с преступной жизнью.

И тут в первый раз он в глаза мне взглянул. Дескать, поверю или не поверю?

— Правильно,— говорю я ему.— Очень хорошо, что приняли вы такое решение.

— Принять-то принял, да только получится ли?

— Это от вас зависит.

— Не только от меня,— сказал он и снова набычился.— Знаете, как к нашему брату относятся? Приходишь в отдел кадров, посмотрят документы — рецидивист, уголовник, и тут же отбой — не нуждаемся... Что же мне, опять на хазу идти?

Вижу, что парень переживает мучительно. Если не поддержать, опять поскользнется.

— Хорошо,— говорю,— а что вы можете делать? Специальность какая-нибудь, кроме тех, что статьями предусмотрены, у вас есть?

— В слесарном деле кое-что понимаю. Не очень шибко, но ведь и подучиться могу. Помогите мне на работу устроиться!

— Ну а какие документы есть у вас?

Подает он мне новенький паспорт и справку. В ней сказано, что Алексей такой-то освобожден из мест заключения по отбытии наказания.

— Ладно,— говорю,— Алексей Батькович, постараюсь помочь тебе устроиться на работу, но и ты не подведи уж меня.

— Слово даю!

— В таком случае денька через два заходи.

Пообещал я ему, значит, и мне свое слово держать надо. Пошел в партийный комитет, в профсоюзную организацию просить за этого парня и добился, что приняли его в. вагонное депо, на первое время подручным слесаря. И даже койку в общежитии ему выхлопотал.

Стал он работать. А я как бы со стороны наблюдаю за ним, из виду не выпускаю. Парень старается, хотя нет-нет да в чем-то и прорвутся блатные привычки.

Прошло месяца три, дело уже к весне было. Снова является ко мне Алексей.

— Максим Игнатьевич, я опять к вам за помощью.

— Что у тебя случилось?

Он рассказывает, что хотелось костюм в рассрочку купить, а бухгалтерия гарантийную справку не выдает, мы, говорят, на тебя еще не надеемся. Костюм же вот так, позарез ему требуется.

Спрашиваю:

— А что тебе так приспичило, уж не собираешься ли пятки салом намазывать?

— Что вы, Максим Игнатьевич, разве могу я вас обмануть!