След менестреля

Он отбросил в сторону меч, и я, наконец-то, увидел Превращение. То, что я прежде представлял себе немного по-другому, поскольку никогда не видел этого превращения в реале. Не было никакой эффектной трансформации человека в зверя в духе старых голливудских фильмов про оборотней, с разрыванием одежды и жутким воем освобожденного вервольфа. Лёц прямо на моих глазах распался в темное бесформенное облако, которое спустя долю секунды сложилось в громадного, величиной, пожалуй, с бурого медведя, вильфинга, серого с черными пятнами на шкуре. Самого крупного из всех мерзких тварей, каких я только видел до сих пор.

Странно, но я не испугался. Почти не испугался — только сердце забилось с бешеной скоростью, и кровь ударила в лицо. Меня и зверя разделяло метров пять, и я, пятясь, начал отступать к входу в подвал, держа посох обеими руками прямо перед собой, чтобы хоть немного защититься от возможного прыжка. Вильфинг стоял неподвижно, двигая остроконечными ушами: я слышал его шумное дыхание, клацанье когтей о каменные плиты пола, видел яростный золотой блеск в его глазах. Оборотень растягивал удовольствие: может быть, хотел увидеть мой ужас, или просто наслаждался моментом. Поэтому не прыгнул сразу — осторожно, даже лениво, припадая к полу, двинулся на меня, глядя глаза в глаза. И только парой секунд позже с рыком рванулся вперед.

Я принял удар железных челюстей на посох. Раздался треск: вильфинг легко перекусил твердое, окованное серебром древко пополам, а потом будто играючи боднул меня головой в живот. Гадину явно забавляла моя беспомощность, вильфинг играл со мной, как кот играет с пойманной мышью. Я отлетел к выходу и грянулся спиной на камни. Боли я не почувствовал, только слепой ужас, какую-то обреченность. И тут случилось то, чего я никак не ожидал.

Серебристая тень буквально втекла в одно из окон под сводом подвала, метнулась с леденящим кровь воплем к вильфингу, ударила сбоку, типично по-кошачьи, двумя лапами, вооруженными убийственными когтями-бритвами прямо в морду оборотня — в самое чувствительное место у любого зверя. Рев Лёца заглушил яростное фырканье моей спасительницы: чудовище замотало головой, разбрызгивая кровь и слюну. Быстрые и наверняка очень чувствительные удары по голове заставили тварь попятиться к зарешеченному входу, и я решился. Нельзя дать чудовищу опомниться, надо показать, что подонок немного поспешил, записав меня в покойники!

Вильфинг тем временем сам атаковал, прыгнул вперед: гаттьена, легко увернувшись от страшных челюстей, метнулась в дальний угол, к высокой груде мешков, запрыгнула на нее, и оттуда в великолепном прыжке обрушилась на Лёца сверху, вцепившись клыками ему в загривок. Вильфинг, пытаясь освободиться от хватки разъяренной кошки, отпрыгнул назад, присел на задних лапах, всей своей тяжестью вбивая гаттьену в железную решетку. И я решился. Подскочил к твари, завопил и с размаху влепил свинцовым обломком посоха прямо в облепленную пеной и лоснящуюся от крови морду вильфинга. Чудовище взревело, обдав меня смрадом и дождем вонючей кровянистой слюны, рванулось ко мне, таща за собой вцепившуюся в загривок гаттьену. Я не успел отскочить — вильфинг сбил меня с ног, надавил обеими лапами на грудь, разрывая одежду когтями, навис надо мной, раскрыл пасть. И я, как в кошмаре, абсолютно не сознавая, что делаю, всадил гадине обломки посоха в пасть. Чудовище зарычало, челюсти заработали, кроша дерево, золото и свинец с тошнотворным хрустом и скрипом; потом вильфинг мотнул башкой, вырвав у меня искореженные куски посоха, но я успел дотянуться левой рукой до лежавшей в полуметре от меня эльфийской скале, ухватил ее и, едва поборов накатившую смертную слабость, несколько раз с силой рубанул клинком по безобразной башке твари.

Вильфинг взвыл так, что у меня заложило уши, отшатнулся назад, дав мне возможность вздохнуть и вскочить на ноги, затрясся всем телом. Из рубленых ран на правой стороны морды обильно полилась черная кровь. Охваченный совершенно сумасшедшей радостью, я ухватил меч обеими руками, занес его для удара, и тут раздался громкий треск, будто в камине стрельнуло горящее полено. Ни длинная жесткая шерсть на загривке, ни толстая шкура, ни железные мышцы не помешали клыкам вцепившейся в своего врага мертвой хваткой гаттьены сомкнуться на шейных позвонках вильфинга — и прокусить их. Лапы Лёца подкосились, и он рухнул на пол: из пасти оборотня потоком хлынула кровь. Подземелье наполнила густая аммиачная вонь. Я для верности всадил меч в шею на треть клинка, но мог бы этого не делать — последний и самый страшный из орденских вильфингов забился в конвульсиях и несколько мгновений спустя затих в огромной луже быстро застывающей крови.

— О-ох! — Ноги у меня подкосились, и я сел, привалившись к большой бочке. Меня трясло. Уитанни уже была рядом.

— Уарр! — муркнула она с самым лукавым видом.

— Ты спасла меня, девочка, — я положил ладонь на ее загривок. — Если бы не ты…

— Уарр! — повторила Уитанни и начала слизывать с лапы кровь. Я еще некоторое время смотрел на поверженного врага, а потом понял, что вполне пришел в себя после разборок с Лёцем и нужно двигаться дальше.

— Пойдем, милая, — сказал я, снял с крюка на столбе один из фонарей и направился к входу в подвал.

За решеткой начинался сводчатый каменный туннель с расположенными по обе стороны клетями и камерами. Сердце у меня бешено заколотилось.

— Де Клерк! — крикнул я. — Вероника!

— Мы здесь! — ответил мне голос, который я сразу узнал, и от звука которого меня пробрал мороз по коже.

Я добежал до двери, заглянул в маленькое зарешеченное окошечко — и встретился взглядом с Вероникой. Я сразу узнал ее, и чуть не завопил от радости. Отпереть замок оказалось не так-то просто: он был тугим, и пыльцы у меня дрожали. Но потом механизм щелкнул, и я, толкнув тяжелую дверь, буквально влетел в камеру.

— Вероника! — крикнул я, шагнув ей навстречу.

— Кто вы? — Моя помощница попятилась назад, испуганно вскрикнула, увидев Уитанни. — Не подходите!

— Вероника, это я, Кирилл, — я протянул к ней руки. — Не бойся.

— Нет! — Исхудавшее замурзанное личико Вероники исказил ужас. — Кирилл Сергеевич погиб, я сама видела… Вы…

— Да жив я, бляха муха! — Я подскочил к ней, схватил поближе. — Жив я. Господи, наконец-то я тебя нашел!

— Ки… Кирилл Сергеевич! — Вероника охнула, глаза у нее закатилась, и она повисла у меня на руках.

— Ах ты, моя кисейная барышня! — Я осторожно усадил девушку у стены и, осмотрев камеру, увидел второго узника — он лежал на большой куче грязной соломы в дальнем правом углу. Я бросился к нему, заглянул в лицо.

— Да чтоб мне…, - только и мог вымолвить я.

Мужчина лежал на спине, раскинув руки: от него шел тяжелый запах болезни и грязной запревшей одежды. Он был без чувств. Запекшиеся губы были плотно сжаты, дыхание было хриплым и свистящим, давно нестриженная лохматая борода, спутанные волосы и грязные разводы мешали рассмотреть как следут его лицо, но я сразу увидел то, что ожидал увидеть.

Передо мной лежал человек с лицом из моего детства.

Мой отец, Сергей Москвитин.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы взять себя в руки. Особенно трудно было не расплакаться — я не хотел, чтобы Уитанни видела мои слезы. Я стоял у изголовья де Клерка, сжимал в ладонях его пышущую болезненным жаром руку и думал, что мне делать дальше.

Шум и стоны за моей спиной заставили меня на время забыть о де Клерке.

Вероника, тараща полные ужаса глаза, отшатнулась от меня, но я мягко зажал ей рот рукой и сказал:

— Никакой паники, Вероника Михайловна! Это я, Москвитин. Я жив и вполне так здоров. Поэтому крики и истерики отставить. Приказ ясен?

Вероника закивала, и я убрал ладонь и помог ей встать. Несколько секунд мы смотрели друг на друга.

— Боже! — Она тряхнула головой, будто пыталась избавиться от наваждения. — А вот теперь я вижу сходство. Только вы, Кирилл Сергеевич, вроде моложе стали.

— Точно.

— А зверь этот? — Вероника покосилась на улегшуюся на пороге камеры Уитанни.