След мустанга

— Энди здесь?

— Нет.

— Значит, скоро приедет, — сказал Кирилл. — Он в поселке остался.

— Ну, с ним-то мы отобьемся.

— От кого?

— Как обычно. От соседей. Я сказал им, что ранчо Эда теперь мое. Думаю, что сегодня-завтра наведаются. Ночью будут стрелять по окнам. Подожгут конюшню.

Если кто-нибудь из нас поедет в город, обстреляют из засады. В общем, будут выкуривать отсюда. Обычная история. Знаешь, сколько у меня было таких разборок в Мексике? Целый год мы воевали с Митчеллом из-за десяти акров на самой границе! А что, с генералом Фуэнтесом легче было? В нашем крестьянском деле самое главное — упереться и не отступать…

Кирилл усмехнулся — неотесанный скотовод Остерман оседлал любимого конька. Илюха мог часами рассказывать о своих битвах с конкурентами.

Да, чтобы сохранить за собой ранчо, придется упереться и не отступать. Потому что земля принадлежит тому, кто на ней стоит. Даже если бумаги свидетельствуют о другом.

Бумаги — всего лишь бумаги. А войны из-за земли для того и затеваются, чтобы прогнать с нее слабого и отдать сильному. Кто устоит, тот и сильнее. А раз сильнее — ему и быть хозяином. Таковы были законы затерянного мира. Все юридические установления только придавали сим законам цивилизованный вид.

— Сколько у нас стволов?

— С тобой — шесть.

— А на другой стороне?

— Об этом лучше не задумываться.

— А сколько у нас времени?

— Три дня, — подумав, ответил Илья. — Или четыре. У меня же с цифрами беда, лучше не спрашивай. В общем, рано или поздно из Аризоны приедет подкрепление.

— Полный вагон твоих вакерос? [12]

— Нет. Мои юристы. И несколько специалистов по земельным вопросам. Они будут разбираться с властями как представители нового владельца. А мы с тобой немедленно отсюда исчезнем. Потому что всплыли наши старые дела. Тут крутится федеральный маршал с нашими фотографиями.

12

Вакерос (исп.) — мексиканские пастухи, ковбои

— Я никогда не снимался, — сказал Кирилл.

— Да? А в Нью-Йорке, перед судом?

— Так то было десять лет назад!

— Да хоть сто! Кира, не будем искушать судьбу. Отсидимся тут, на ранчо. И при первой возможности уносим ноги.

«При первой возможности? Тогда надо уходить прямо сейчас», — хотел сказать Кирилл.

Да, если уходить, то немедленно. Скоро ранчо обложат со всех сторон. Хорошо, если те, кого вызвал Остерман, смогут сюда пробиться. А если нет? Вдруг федеральный маршал соберет большой отряд и просто возьмет ранчо штурмом? Стоит ли церемониться с теми, кто объявлен вне закона?

Да, уходить надо прямо сейчас…

— Нам придется подождать Энди.

— Я же говорю — уйдем при первой возможности. У нас нет такой возможности, пока Энди не вернулся.

Кирилл поглядел на раненого, валявшегося у них под ногами.

— Ему будет приятно побеседовать с этим ублюдком.

— Кто таков?

— Потом расскажу. А сейчас покажи мне мое место.

— Думаю, тебе понравится стрелять с крыши.

Они приставили лестницу и забрались на чердак. Осмотрев позицию, Кирилл остался доволен. По углам, возле отверстий в разворошенной кровле, стояли заряженные «спрингфилды» — старое, но надежное оружие.

— Как с патронами?

— Откопали старые запасы. Не знаю, как они сохранились.

— Воду приготовили? Чтобы не бегать к колодцу под огнем.

— Вот же зануда, — возмутился Остерман. — Хорошо, что ты так поздно появился. Приготовили. Ты лучше скажи, что за девочка с тобой?

— Хорошая девочка, — сурово ответил Кирилл.

— И чем же она хороша? Погоди, одно ее достоинство я сейчас угадаю. Она — немая. Точно?

— Она просто не говорит с кем попало.

— В таком случае, я не понимаю — как же ты с ней познакомился?

— Отстань. Ты часы расписал, кому когда вахту стоять?

— Ой, зануда! — Илья хлопнул в ладоши. — Нет, ты мне ответь, что за человек твоя Полли. Не будет истерики устраивать, если во двор пуля залетит?

— Под пулями она держится лучше многих мужчин.

— Готовить нам будет?

— Да будет, будет… — Кирилл заулыбался. — Знаешь, что, Илюха? Она ведь — русская. Представляешь?

— Подумаешь, удивил! — Остерман пожал плечами. — Да тут полно русских.

— Полно, не полно, а ее я собираюсь увезти с собой, — сказал Кирилл.

— Так у тебя — свадебное путешествие?

— Пока еще — нет. Все не так просто. — Кирилл присел к «спрингфилду», просунул ствол в бойницу и прицелился. — Да, отличная позиция. Эд знал, где поставить дом. Не дом, а маленькая крепость.

— Ты мне зубы не заговаривай, — сказал Илья. — Собрался жениться? В одиночку такое дело не осилить. У нее есть родители?

— Вот то-то и оно…

— Ага! Боишься к ним подступиться? — Илья с отеческой улыбкой похлопал его по плечу. — Эх, что б ты без меня делал? Ладно, уговорил. Как только покончим с этим делом, я тебя сосватаю.

23

Десять лет назад, сватаясь к дочери Лукаса, Ахо совершил серьезный проступок: он скрыл, что принадлежит к воинскому клану, ка-итсенко.

Воины не имели права обзаводиться семьей. Их жизнь, недолгая, но славная, принадлежала племени. Ка-итсенко постоянно носили на себе ритуальную перевязь и священную стрелу. Когда начинался бой, они прикалывали конец перевязи стрелой к земле, и на этом месте стояли насмерть.

Когда-то кайова в союзе с команчами царили по всему югу Великих равнин. Но война никогда не была главным делом их жизни. Стычки и набеги всегда заканчивались примирением с соседями. Поэтому индейцы не могли понять — почему американская кавалерия не хочет мириться? Почему продолжается ее неумолимое наступление? Не хотят же, белые, в самом деле, просто истребить всех кочевников?

Оказалось — хотят.

Кайова и команчи были загнаны в каньон Пало-Дуро, и кавалерия США принялась методично уничтожать их лошадей. Тысяча мустангов была расстреляна за день.

Потеряв коней, индейцы сдались и пошли в неволю.

И тогда Ахо зарыл священную стрелу, бросил в реку винчестер и ушел в Мертвую долину.

Прирожденный охотник, он научился возделывать землю и ухаживать за скотом — за чужимскотом. Гордый и одинокий воин превратился в мирного крестьянина. Он крестился вместе с другими индейцами, потому что Лукас не мог выдать дочь за некрещеного. Он построил настоящий дом, который нельзя было разобрать и увезти на новую стоянку, но в котором зимой было тепло, а в дожди — сухо. Он жил, как белый человек. У его детей были имена, как у белых людей.