След росомахи

Тутриль не менее бабушки Калины был расстроен.

А она уже стала собираться, натянула на себя камлейку, поправила рукава и пошла к выходу, продолжая сокрушаться:

— Не сердись на меня, Тутриль, в следующий раз приду…

Тутриль закрыл за ней дверь и вернулся к столу. Магнитофон крутился. Он сердито нажал на кнопку и сел у окна.

На крыше сельского Совета полоскался красный флаг из яркой синтетической ткани. Справа виднелся домик дяди Токо… Надо ехать к нему.

Собираясь в командировку, Тутриль решил записывать тексты только у настоящих сказочников, и это он обещал научному редактору будущего сборника. Конечно, можно за два дня выполнить весь объем работы, если пойти по пути предшественников, записывающих сказки и легенды от всех и без разбору. Но тогда эти записи не будут иметь настоящей художественной ценности, то есть того, ради чего, собственно, и создается устное произведение.

В тишине домика Тутриль вдруг услышал песенку. Пела мама. Старую полузабытую колыбельную, которую так любил Тутриль.

Мальчик вышел из яранги —Вон какой большой,Болой он поймал птицу —Вон какой большой!Он родился весной,В самые длинные дни,Под крыльями весенних сумерек,На заре весны…

Тутриль включил магнитофон и на цыпочках подошел к раскрытой двери.

8

Нутэнская библиотека помещалась в том же здании старой школы, что и клуб.

Довольно просторный читальный зал был набит до отказа: пришли не только взрослые читатели, но и школьники.

За столом, покрытым красной скатертью, с непременным графином и граненым стаканом, важно восседал Роптын. Рядом с ним — взволнованная Долина Андреевна. Она то и дело вскакивала, бежала в зал, с кем-то шепталась, поправляла книги Тутриля, выставленные на отдельном стенде.

— Гляди-ка, сколько у тебя читателей! — с искренним удивлением заметил Долине Андреевне Тутриль.

— Большинство пришло, чтобы встретиться с тобой, — сказала Долина Андреевна. — Сначала я не хотела, чтобы школьники приходили, но директор настоял: говорит, живой положительный пример может послужить поднятию успеваемости.

Роптын постучал стаканом о графин.

Учительница зашипела на расшалившихся ребятишек.

Установив тишину, Роптын заговорил:

— Товарищи! Мы сегодня встречаемся с нашим земляком, сыном Онно и Кымынэ, кандидатом филологических наук Иваном Онновичем Тутрилем. Посмотрите на него. Он такой же, как и его сверстники — Коноп, Кымыргин и Долина Андреевна… Он сын нашего народа, а достиг ученых вершин. Не каждому это дано. Взобраться на вершину знаний могут только те, кто упорен. Это упорство есть у нашего земляка. Я приметил его, когда он только начинал постигать грамоту вот здесь, в этой комнате. Тогда я был учителем. Мы только начинали новую жизнь, и настоящих ученых среди нас еще не было… Наша родная Советская власть дала возможность сыну простого охотника Онно, выросшему в яранге при свете каменного жирника, подняться до ученого. Вот. Я все сказал и даю слово Тутрилю.

В зале громко и яростно захлопали.

И больше всех старалась Долина Андреевна.

Тутриль подождал.

— Товарищи, — тихо начал он. — Я очень волнуюсь. Роптын уже сказал, да и многие из вас знают: вот здесь, на этом самом месте, я начал учиться грамоте. Я хорошо помню этот день. Роптын вошел в класс и положил на наши парты две книги, на одной было написано "Чычеткин вэтгав", а на другой — "Родное слово". И он сказал нам: "Отныне и русская, и чукотская речь будут для вас родным языком". И через второе родное слово — русский язык — мы познакомились с несметными богатствами русской и мировой литературы. Через русский язык мы познали богатство и красоту родного чукотского языка… А ведь некоторые думали и даже говорили: "Зачем нам свой родной чукотский язык, если русский богаче и выразительнее". Может быть, поэтому я и стал специалистом по родному чукотскому языку…

Тутриль рассказывал о своем учении в Ленинграде, о будущем сборнике.

— Это будут не просто сказки и легенды, не просто тексты, а подлинные художественные произведения, и поэтому я буду записывать только от тех, кто их по-настоящему хорошо знает и умеет рассказывать.

— Тогда тебе надо ехать к деду Токо, — сказал кто-то из зала.

— И к нему обязательно поеду, — ответил Тутриль.

Спрашивали больше любознательные школьники, и Роптын решил навести порядок, обратившись к взрослым:

— Почему всё ребятишки спрашивают? Пусть и взрослые задают вопросы.

— Вот ты собираешь сказки, — поднялся с места Элюч, пожарный инспектор. — Как тебе платят — поштучно, или и качество проверяют тоже?

Этот вопрос вызвал большое оживление.

— Мне отдельно за каждую сказку не платят, — серьезно ответил Тутриль. — Я получаю твердую заработную плату.

— Хорошая работа: двойное удовольствие — и сказки слушаешь, и деньги получаешь, — заметил чей-то голос.

— А не скучно тебе в Ленинграде? — полюбопытствовала старушка из дальнего ряда.

— Скучаю, — коротко ответил Тутриль, — по родному Нутэну скучаю.

— А как это так? — снова поднялся Элюч. — Вот ты изучаешь наш язык, сказки и легенды, а живешь в Ленинграде? Может, лучше здесь жить?

Тутриль растерянно огляделся, словно ища помощи у Роптына: вопрос был трудный.

— Так получилось, что научное изучение чукотского языка велось в Ленинграде, — начал Тутриль. — Там находится Институт языкознания, где работают специалисты не только по языкам народов Севера, но и по другим языкам народов нашей страны, а также зарубежных… А нам надо собираться, обмениваться мыслями, печатать свои статьи и книги.

— Печатать можно и здесь, — авторитетно заявила уборщица совхозной конторы Рытыр. — Сейчас новые машинки привезли, от электричества работают.

— Это совсем другая печать, — возразил пожарный инспектор Элюч.

— А все равно — читаешь, будто в книге написано, — настаивала Рытыр.

Наконец Роптын поднялся и сказал, что на этом встреча заканчивается. Повернувшись к Долине Андреевне, он с упреком произнес:

— Тоже мне время выбрала — пришли одни школьники, пенсионеры да лодыри. Все серьезные люди сейчас на работе — кто на охоте, кто в мастерской. Нехорошо получилось, серьезных вопросов не задавали, никто не спросил о международном положении…

— А я очень доволен, — весело сказал Тутриль. — Мне приятно было.

Когда все разошлись, Долина Андреевна напомнила:

— Так, значит, ко мне?

Долина Андреевна жила на берегу лагуны в маленьком домике, выстроенном еще в начале пятидесятых годов. Домик состоял из просторных сеней с угольным ящиком, кладовкой и довольно большой комнаты, куда был вход через кухню.

Раздеваясь, Тутриль осматривался в комнате, примечая необычное ее убранство. Вместо кровати стояло странное сооружение — видимо, это все же когда-то была кровать, но спинки были срезаны автогеном и устроено нечто вроде тахты, покрытой ярким цветным ковром. У противоположной от двери стены от полу до низкого потолка стоял книжный стеллаж, торшер и кресло, покрытое хорошо выделанной нерпичьей шкурой.

Меж двух крохотных окон на стене висел выжженный на фанере портрет Хемингуэя.

Под ним — магнитофон, занимающий половину туалетного столика, уставленного флаконами с духами, коробками с пудрой и косметикой.

У кровати-тахты — стол, бывший нормальный обеденный, но с укороченными ножками.

Заметив, как внимательно гость осматривает обстановку, Долина Андреевна извиняющимся тоном произнесла:

— Сейчас, говорят, в моде полированная мебель. Но она до нас не доходит, оседает в районном центре…