След

Кто б знал, сколь подарков Даниил Александрович переправил в Переяславль и самому Ивану, и боярам его, и попам: и пояса золотые, и кубки, и ткани камчатые, и потиры серебряные, и шкуры собольи!..

Да что рухлядь считать - сколь времени драгоценного потратил, гостюя у хворого племянника, выслушивая его вечное нытье, жалобы да обиды, глядя, как он в кашле заходится.

Кашляет, а все своё талдычит:

–  Нет, дядя, то уж решено - отдам Переяславль Михаилу…

Слабый-то слабый, однако порода та же - коли уж зашла в башку блажь, так её оттуда и колом не вышибешь!

Упрям Иван, но не менее его упорист Данила. К тому же мало-помалу, по мере получения подарков, Данилову сторону берут и другие. Уж не он один уговаривает князя отдать переяславскую землю со стольным городом в московское пользование.

Но окончательно сломило Ивана то, что Даниил женил своего старшего сына на дочери ближайшего его советника - знатного из знатных, богатого из богатых, большого переяславского боярина Тимофея Всеволжского-Заболотского. Само прозвище боярина говорило о многом: Заболотьем называлась пространная плодоносная местность, лежавшая подле Переяславля меж Клещиным и Соминым озёрами, коей Местности был боярин владетель. Впрочем, как и многим другим угодьям…

Разумеется, князь Иван Дмитриевич на свадьбе Юрия и боярышни Ирины был посаженным отцом. Ну а уж после того как в ущерб иному родовитому браку Даниил женил сына на переяславской боярышне, и, считай, не только новобрачные, по и земли их кровными узами скрепились, более упрямствовать не хватило сил у Ивана. Наново переписал он духовное завещание.

И сдуру да в безлепом подражании благородному батюшке сей же миг объявил о том в Дмитрове, где в тот год как раз после Троицы (а Юрьеву свадьбу на Троицу сладили) в очередной раз собрались князья. Никто за язык его не тянул, да, видно, тяготился виной перед Михаилом. А может, просто перед смертью решил поглядеть, как после его слов позеленеет от злости дядька Андрей Александрович.

Ну и поднялся:

–  А как Бог мне детей не дал, по смерти своей завещаю дедову и отцову отчину своему дяде Даниилу Московскому!

Ох, что там началось!

Андрей и впрямь с лица сошёл, позеленел, зубами клацает:

–  Прокляну!

–  Ха!
– то ли кашляет, то ли смеётся Иван.
– Сам проклят!

–  С татарами приду - выгоню!

–  Беги, пёс, за татарами, не впервой тебе Русь жечь! А тут и Михаил Ярославич Тверской вздыбился:

–  Как то? Ты же мне обещал!

–  Ну, дак прости меня, Михаил. Значит, переменился!

–  Забыл, сколь я услуг тебе оказал? Или напомнить?
– и за меч.

Михаил - князь горячий, нравный. Да только поглядел на Ивана, так с досады плюнул, а меч обратно в поножни кинул - с кем рубиться-то? Кого рубить? Ладящего, чай, не трогают.

А вот на Даниила Александровича Михаил нехорошо поглядел. Косо поглядел. И ухмыльнулся криво:

«Вот оно, значит, как Даниил Александрыч?!»

«Все в руце Божией, Михаил…» - светло и смиренно, аки агнец, улыбнулся в ответ московский князь.

Иван Дмитриевич недолго после Троицы протянул - к Успению и преставился.

А в Переяславле вокняжился Юрий.

* * *

Красива, но как-то не по-русски хрупка Ирина, боярская •дочка; точно золотая безделка фряжская, кою и в руки-то боязно брать - поломаешь. Да ведь и годов ей было всего шестнадцать - не набрала ещё бабьей стати. Юрий на неё как на бабу-то не больно и глядел. Впрочем, глядел ли, не глядел, а успел обрюхатить. Четвёртый месяц пошёл, как понесла княгиня.

Скучно Юрию в постели с женой. Грудки с кулачок, ключицы острые, как у мальчика… а беременна! Вот несуразица! Да и днём не больно весело глядеть на неё. На голове, точно у матушки взяла нарядиться на время, в жемчугах и каменьях, с серебряной обнизью тяжёлая бабья кика, в складках просторной ферязи смущённо прячет затяжелевший живот. И молчит. Не спросишь, так не ответит. Боится она, что ли, Юрия?

Да оно и понятно: всё же не княжьего роду. Однако же прав был батюшка - такого города, как Переяславль, ни одна княжна не стоит. А за этой птахой батюшка эвона какое приданое усмотрел! И вот ещё странность какая, прямо-таки удивительная и непривычная Юрию: чем далее, тем милей ему эта птаха. Одним взглядом безмолвным волю над ним берет! Вон что…

А Юрий-то поначалу было взбрыкнул:

«Да что ж ты, батюшка! Абы только с глаз долой меня хочешь спровадить?»

Но как проник в отцов замысел, так сам его ещё и подторапливать начал; больно уж захотелось ему на всей своей воле в славной дедовой вотчине вокняжиться. Да и Москва, надо сказать, после той битвы с рязанцами Юрию опостылела. Если раньше на княжича взгляды кидали пугливые, то теперь случалось ему поймать на себе и чей-то насмешливый взгляд.

Каждого-то плетью по глазам не отлупишь! А может быть, то лишь казалось Юрию, но все одно - тягомотно ему стало в Москве.

Да и сроду-то он её не шибко любил. Кой городище нелепый, разбросался ножищами-слободами по холмам, как сонная баба, то ли дело Великий Новгород или вон Переяславль! Хоть и длинные, обильные людом концы, а все кучно!

Сначала-то молодые жили в Москве. Юрий с соизволения батюшки неподалёку от своей Княж-слободки на низком берегу Москвы-реки велел заложить для жены обособленну слободу. Во-первых, сам он с женитьбой не собирался менять прежнего вольного образа жизни. Ан под одной крышей с женой венчанной жить да с другими девками путаться - все ж таки грех. Во-вторых, Юрию, который и брать любил, и щедро одаривать, хотелось на нищей Москве чем-то удивить переяславку да порадовать. Авось поразвеется, а то больно грустна да пуглива боярышня, то бишь в нынешнем звании княгиня!

В лето срубили двухъярусные хоромы. Таких-то затейливых да нарядных прежде и не видали на Москве. Со многими клетями в нижнем ярусе, с повалушками, горенкой, с просторными сенями во втором; а над всем этим громождением с галерейками да переходами высится бочковатая теремная башня, в коей, как и надлежит быть, самой княгини покои. По краям крыши, крытой тёсом, малые перильца с балясинками, высокое крыльцо под епанечной [55] кровлей подпирают кувшинообразные столбы, вытесанные из цельного дуба, в оконцах стекло фряжское, а наличники у оконцев изукрашены резьбой. На каких травы вырезаны, на каких - единороги, на каких - ездецы конные… Не хоромы, а игрунька на загляденье!

55

Епанечная - от епанчи, то есть кровля в форме плаща.

Ну так по жене и хоромы! Пусть радуется…

Правда, пожить в тех хоромах Ирина не успела - в августе помер наконец-то Иван Бездетный. Юрий с отборной московской дружиной поспешил в Переяславль, пока туда не грянуЛ, как грозился, великий князь. Ну и Ирина за ним увязалась - мол, с родней повидаться. Да и понятно - одной-то ей в Москве хоть и в светлых хоромах темно было…

Переяславцы не сильно печалились о зыбком, как студень, женоподобном и слабом Иване. А Юрия заочно успели уже полюбить. И за юность, и за удаль, и за норов, и за то, что был внуком Невского, и за то, что не погнушался взять за себя их боярышню… Всяк городишко в ту пору мечтал о возвышении над прочими, ну и переяславцы не хуже иных о себе понимали. Князь бы не выдал их, а уж они своего князя не выдадут!