Следствие по-русски 2

Я с удивлением посмотрел на священника:

— Ты в школе учился?

— Разумеется, учился…

— Штаны ты там просиживал, а не учился, — обвинил я его. — На последней парте в морской бой играл. Говорила тебе мама: «Учись сынок, а не то священником станешь»? В каком году алюминий открыли?

— Хм-м… Кажется, в 1825, — припомнил иерей.

— А промышленное производство когда наладили?

— Не помню… Я давно это все изучал…

— Вот то-то и оно. В 1854 году, но тогда его производство было слишком дорогим. В 1888 году в Швейцарии открыли первый завод, а примерно в 1890–1895 годах алюминий был уже достаточно дешев.

— Ну?

— Гну! — рассердился я. — Фотография Игонина в каком году сделана?.. В 1907, когда производство алюминия было уже налажено в России.

— Интересно, — сказал иерей. — Но это значит, что Игонин положил эти куски металла в тайник, уже зная, что стоимость его невелика и будет падать год от года? А зачем? Пошутил? Или это какой-то особый сплав?

— Какие уж тут шутки, — улыбнулся я. — Да и никаким особым сплавом там не пахло. Алюминий как алюминий.

Я прислушался к быстро приближающемуся звуку милицейских сирен и похлопал по картонной коробке:

— Вот он — клад… А алюминий выполнял две функции: отвлекал дураков и охранял коробки от воздействия воздуха. Видишь, как сделан тайник? Надежно, добротно, без единой щели для доступа воздуха. А тот воздух, что был внутри, «съел» алюминий. Там был почти вакуум. Коробки сохранились идеально…

Две машины с «мигалками» на крышах остановились возле дома. Мускулистые ребята в форме неторопливо выбрались из них и, подойдя к окну, заглянули в помещение. Я приветливо помахал им рукой:

— Вход со двора. Там открыто.

— А дальше-то что? — заинтересованно поторопил меня иерей. — Какую ценность могут представлять эти коробки?

Я осторожно надорвал картон сбоку. Стараясь не повредить спрятанное между стенками содержимое, снял верхний слой бумаги и уронил на стол небольшой рулон спрессованных временем листов. Белов и Крутин, словно завороженные зрелищем, приблизились к столу.

— Рукописи, автографы, — представил я свою находку. — Дарья Михайловна упоминала о том, что Игонин собирал подобные раритеты… Вот это и есть легендарный клад, который в соответствии с надписью на обороте фотографии «оценит человек эрудированный»…

Белов посмотрел на входящих в комнату милиционеров и чуть слышно застонал.

— Сдается мне, я уже видел этот автограф, — сказал я, осторожно отделяя пожелтевший лист бумаги. — В детстве, когда меня водили в музей. А вот этот принадлежит…

— Вы нас вызывали? — спросил круглолицый сержант, обиженный проявленным к нему невниманием. — Что здесь происходит?

— Любишь Толстого, сержант? — спросил я. — А Чайковского? И Шаляпина любишь? Тогда иди сюда, тебе это будет интересно.

* — Что это за гербарий у тебя? — удивился Разумовский, разглядывая разложенные мной травы. — Когда я в последний раз приезжал, ты клад искал, в этот раз какие-то листки-цветочки собираешь… Нашел тогда свою монетку?

— Нашел, — отозвался я. — В полном соответствии с законом подлости: как раз под четвертым камнем и всю изъеденную коррозией. Окислилась насквозь. А то, что осталось, не больше ногтя было да толщиной с газетный лист.

Я сидел на пригорке посреди цветущего луга и сортировал собранные травы, время от ‘времени отгоняя не в меру любопытных пчел, заинтересованных разнообразием собранного мной гербария. Разумовский удивленно покачал головой и присел радом.

— Дарья Михайловна тебе привет передает, — сказал он, с опаской поднося к носу метровый стебель, украшенный на конце яйцевидным шаром и словно древняя булава ощетинившийся шипами. — Это что такое? Дурман?

— Дурман обыкновенный, — подтвердил я. — Одно из самых ядовитых растений на территории России. Но в медицинском применении — просто клад. Используется как противоспазматическое средство, особенно при бронхиальной астме. Дурманное масло можно применять наружно при невралгии и ревматизме…

— У тебя ревматизм? — удивился Разумовский.

— У меня невралгия, — ответил я. — После общения с тобой развилась. Шучу, не пугайся, это я недавно на чердаке у соседа целую связку книг по заготовке и применению лекарственных растений отыскал. Обалденно интересно! Только я пока еще на себе пробовать боюсь. Там особые правила приготовления — чуть ошибешься, и ничего уже не болит. Вообще ничего. Половина из них — ядовитая. Вот сейчас ты сел прямо на черную белену. Смертельно ядовита, но отличнейшее болеутоляющее средство — в зависимости от способа приготовления. Как известно, «лекарство отличается от яда лишь дозой». А слева от тебя — горец змеиный, его еще раковыми шейками называют. Обладает противовоспалительным, кровоостанавливающим и вяжущим действием. Применяется при воспалении слизистых оболочек и даже при желудочных расстройствах… У тебя с этим как? А то могу помочь…

— Нет, спасибо, — быстро ответил иерей, отодвигаясь от моей добычи. — Я, Божьей милостью, здоров… рановато ты уехал. Там знаешь какие страсти по поводу нашей коллекции разгорелись? Ого-го! Ученых налетело больше, чем пчел на твой «гербарий». Интереснейшие вещи рассказывали.

Я подобных ажиотажей не любитель, — признался я. — Да и город на меня плохо влияет. Все за «длинным рублем» рвутся, каждый свой клад ищет, чтоб зараз и на машину, и на квартиру, II на дачу, и на двадцать лет вперед хватило. Нет уж, лучше я буду здесь ржавые монетки под камнями искать. В городе все нервозно и дорого, а здесь все бесплатно и интересно. Я же «халявщик»… Ты, кстати, тоже. Я ему клад нашел, преступление раскрыл, а многомиллионное состояние кому досталось? Вот так всегда — кому-то миллионы, а кому-то за часы тяжелейшего труда моральное удовлетворение да монетка под камнем. — Это же все не мне предназначалось. Я лишь посредник. Исполнитель воли.

— Все равно, хоть бы спасибо сказал. Дождешься от тебя, как же… А я на одну только госавтоинспекцию месячную зарплату грохнул. Знаешь, что это такое? — показал я ему густую «метелку» из нескольких растений.

— Конечно знаю. Конский щавель.

— Удивительнейшая штука. В зависимости от дозы оказывает вяжущее, закрепляющее или слабительное действие. Лечит около дюжины недугов. А такой невзрачный на вид. Что с Беловым и Крутиным?

— Крепко держатся за свои показания. Следователи только диву даются. Я сейчас к тебе заходил, Лена просила передать, чтоб ты поторопился. Обед уже готов. Я тоже изрядно проголодался.

— Я тебе отвар из ольховидной крушины дам, — пообещал я. — Для поднятия аппетита. Могу также настой из свежеобработанной крушины предложить…

— Сам пей! — обиделся иерей. — Я во всех этих травках-муравках не сильно разбираюсь, но какое действие вызывает отвар из крушины, еще помню. Тем более из свежеобработанной.

— Да, — согласился я, — пургену тут делать нечего. Ты зачем приехал, а?

— Как зачем? — отвел глаза в сторону иерей. — Проведать вас… Живы ли, здоровы ли… Привет от Дарьи Михаиловны передать. Лене банку трехлитровую липового меда привез. Пирог с брусникой вам Алена передала. Рыбы вяленой привез…

— Рыбы? — переспросил я. — Вяленой?

— Вяленой, — подтвердил иерей. — Рыба, правда, не от меня… От Игната…

— Ах от Игната! — «обрадовался» я. — Ну тогда конечно. Раз от Игната. С Игнатом мы друзья с детства… Ты мне лапшу на уши не вешай! Кто такой Игнат? Я его знать не знаю. С чего это он мне рыбу передавать станет? С каких-таких интересов?

— Да без всяких интересов, — заверил Разумовский, клятвенно складывая руки на груди. — Целый мешок подарил. Я отбивался, как швед под Полтавой, но его же не переспоришь. Хороший мужик Игнат. Рыбак. Он в соседней деревне живет. А брат его в городе. Правда, помер его брат с месяц назад… Здоровенный мужик был и не болел никогда, а тут взял и помер. Жену оставил с двумя детьми маленькими. А у той тоже никого. Единственный кормилец муж был. В общем, бедствуют сейчас. Милиция говорит, что криминала не усматривает. Но очень уж странная смерть. Вот интересно мне: есть ли на свете такие травки, чтоб можно было ими человека отравить и следа в организме не оставить?