Следствие ведут знатоки

— Он тебя любит?!

Катя пружинисто вскочила, схватила с комода фотографию в деревянной рамке и круглое зеркало:

— Ты сравни, сравни! Посмотри, что он с тобой сделал!

Ах, эта фотография. Сколько раз Майя Петровна пробовала убрать ее, а Катя «в приказном порядке» требовала вернуть. Она обожала эту фотографию ленинградских времен и горевала, что не похожа на мать.

Майя Петровна покорно посмотрела в зеркало. Различие убийственное, конечно. И определялось оно не возрастом. В зеркале отражалась просто другая женщина. Словно бы и те же черты, но куда пропала та окрыленность, та победительная улыбка, свет в глазах? И горделивый поворот шеи, уверенность в себе?

Хорошо, пленка не цветная, а то прибавился бы еще акварельный румянец и яркое золото волос. Она привезла в Еловск чисто золотую косу. Почему волосы-то пожухли? Странно. Остальное понятно, а это странно. Теперь то ли пепельные, то ли русые. Может быть, от перемены воды?

— Ну? — требовательно вопросила Катя. — Разве бывает такая любовь, чтобы человека изводить?

Майя Петровна развела ее руки, державшие фотографию и зеркало. Сказала серьезно:

— Да, Катюша. Бывает и такая. Я еду завтра в семь вечера.

И Катя спасовала. Голос матери был тих и бесстрастен, но исключал возражения.

Катя в кухне разливала по тарелкам суп и расспрашивала о московских магазинах, когда в дверь постучали. То явился Иван Егорыч, участковый. Поздоровался, глядя в сторону, помялся, наконец выдавил:

— Я насчет Михал Терентьича… Пишет?

— Последний раз — с месяц назад… Что-то случилось?

— Да такое вдруг дело, Майя Петровна… сбежал он…

— То есть как… я не понимаю…

— А вот так. Сбежал из-под стражи, и все тут.

Катя ухватилась за мать, та оперлась о спинку стула.

Участковый перешел на официальный тон:

— Должен предупредить: в случае, если гражданин Багров объявится или станет известно его местонахождение, вы обязаны немедленно сообщить… — Потоптался и добавил виновато: — Не обижайтесь, Майя Петровна, мое дело — служба…

6

А в колонии Томин вел разговоры, разговоры, разговоры.

Сначала с молоденьким лейтенантом, который отвечал за воспитательную работу в подразделении, где числился Багров. Лейтенант был вежливый, культурный, необмятый новичок. Томин предпочел бы старого служаку — пусть грубого, ограниченного, но насквозь пропитанного лагерным духом и знающего все фунты с походами.

На вопрос о Багрове лейтенант смущенно заморгал:

— Откровенно говоря, я им подробно, то есть индивидуально не занимался.

— А кем занимаетесь подробно?

— Есть ряд лиц, которые меня интересуют…

— И как успехи?

— Рано судить, товарищ майор.

«Это верно, судить можно года через два после освобождения».

— Вас как занесло на эту должность?

— Видите ли… я заочник педвуза.

— А-а, собираете материал для диплома? И какая тема?

— «Проблемы перевоспитания личности со сложившейся антисоциальной установкой».

«Мать честная! На сто докторских хватит. И он рассчитывает найти тут положительные примеры? Святая простота».

— А Багров оказался не по теме?

— Да, я так считал…

— Не тушуйтесь вы. Я ведь не инспектирующий чин. Я сейчас просто гончий пес, который старается взять след.

— Понимаете, товарищ майор, я посмотрел по делу, что за ним. Побеседовали. О поступке своем выразился вроде бы критически. У него такое характерное словечко: «сглупа». Дальше увидел его в работе. Классный бульдозерист, и трудился без бутафории, всерьез. В общем, два месяца назад назначили его бригадиром.

— Словесный портрет ангела.

— Оценку даю в сравнении с остальным контингентом. Много неангелов.

— Понятно. Итак, все было распрекрасно, но вдруг…

— Нет, не совсем вдруг. Недели две, а может, три до того… я не сразу обратил внимание… но, в общем, он изменился.

— Конкретно?

Лейтенант подумал, вздохнул:

— Сами понимаете, заключение есть заключение. У каждого в какой-то период обостряется реакция на лишение свободы. У кого тоска, у кого агрессивность, разное бывает… Я посчитал, что у Багрова тоже.

— Еще раз конкретнее, без теории.

— Стал он ходить в отключке. Полная апатия. А вместе с тем — по данным ларька — курит втрое больше прежнего.

— То есть внешне — вялость, внутри — напряжение?

— Именно так я и расценил. Но работал как зверь. Даже с каким-то ожесточением. Его бригада заняла первое место. Я предложил Багрову внеочередное свидание с женой: думал расшевелить.

— И? — насторожился Томин.

— Знаете, в тот день впервые я над ним задумался. Не в плане диплома, просто по-человечески. В лице никакой искорки не проскочило. «Спасибо, говорит, гражданин лейтенант. Разрешите идти?» — и все. А через несколько дней — эта история.

— Тут мне важно во всех подробностях.

— Слушаюсь. Расчет у него был хитрый. Приходит с покаянным видом, хочу, говорит, облегчить совесть. И рассказывает, как в прошлом году посылали его здесь неподалеку с партией строительных машин. Вроде как сопровождающего и одновременно по обмену опытом. И на обратном пути, дескать, поджало его с деньгами, а очень требовалось выпить. Тогда залез в какой-то незапертый дом около станции и взял денег двадцать пять рублей и сапоги. Сапоги продал в другом городе на базаре.

— И вы поверили?

— Сначала не очень. Но, с другой стороны, когда пьющего человека возьмет за горло… Словом, послали запросы. Действительно, прибывала в прошлом году партия машин и при ней Багров. И действительно, есть такая нераскрытая кража.

— Кто-то из барачных соседей поделился с ним прежними подвигами.

— Да, теперь-то я понимаю. Но тогда вообразил совсем другое. Решил, что поведение Багрова объяснилось: колебался человек — сознаваться или не сознаваться. Отсюда замкнутость и прочее.

«О, трогательный лейтенантик! К другому Багров и не сунулся бы с подобной байкой».

— Так… Дальше?

— Дальше приехал тамошний следователь с оперативным работником, повезли его, чтобы документально все зафиксировать на месте… Удрал он от них вот здесь, — лейтенант показал на карте.

— Рядом железнодорожный узел. Н-да… Так что же это по-вашему? Просто истерический порыв на свободу? Хоть день, да мой?

— Не знаю, товарищ майор. Боюсь с ним снова ошибиться.

— Взаимоотношения с другими осужденными?