Следствие ведут знатоки

Воцаряется молчание. Томин давится подступающим смехом.

— Нам понятно, с кем вы скидывались, — говорит Саковин, — но, может, все-таки назовете имя?

— Что хотите! Не могу!

— Ну, хорошо, оставим… Вы знакомы с Шишкиным? — помолчав, продолжает Саковин.

— С рынка. Не люблю его.

— А откуда вы его знаете?

— Ходит к нам.

— Не слышали: был случай — он пять суток отсидел? — вставляет Томин.

— Слышал. Ох, злился! Ох, разорялся! — с переменой темы Малахов оживает. — Погоны, говорит, сниму! С опера того. Который посадил. Голым, говорит, в Африку пущу!

— Мерси, — фыркает Томин.

Малахов не замечает:

— Он такой. Если заведется. Азартный. Все просадит, чтобы по его!

— А почему вы его не любите? — интересуется Саковин.

— Ну… между нами. Боюсь за Котю. Плохо влияет.

— Ой, Малахов! — не выдерживает Знаменский. — Восьмое чудо света!

— Зачем? — Малахов готов, пожалуй, обидеться.

— Да я не в насмешку, Иван Степаныч.

Саковин забирает «бразды правления»:

— Есть одна неясность. Ну рассердился, Шишкин, как вы выражаетесь, на опера. Решил отомстить, так?

— Так.

— Ну а Знаменского-то почему вместе припутали?

— Не понял?

Саковин в раздумье чешет подбородок и заходит с другой стороны:

— Не было слухов, что вместе с «опером» еще кого-то… в Африку?

— Это похоже. Опера сначала по бабьей линии хотели. Застукать — и жене. Или на выпивке. Чтобы начальству. Потом юрист говорит: лучше сделаем. Обоих в один мешок.

— Про кого? — «обоих»?

— Не знаю. Больше не знаю.

Саковин вздыхает, обводит всех глазами.

— Ну что, товарищи?

Томин поднимается.

— Я бы считал, пора кончать.

— Ох, Иван Степаныч, — встает и Знаменский. — Прибавили вы нам седых волос…

— Пал Палыч! — душевно говорит Малахов. — Я ведь предупреждал. Сразу же. Помните, говорил? Поостерегитесь, мол. Мафия. Империя. Не остереглись вы… И мам-Тоне небось неприятности.

* * *

Тут Малахов прав. Неделю спустя на заседании Комитета народного контроля оглашается весьма резкий доклад о проверке дел на базе.

После короткой паузы зампред говорит:

— Хотим получить ваши объяснения, товарищ Чугунникова.

Чугунникова в большом напряжении. Услышанное превзошло ее опасения. Но она решает придерживаться все-таки заранее заготовленного обтекаемого варианта своей речи:

— Спасибо, товарищам, принявшим участие в проверке, — говорит она, умудряясь выдерживать естественный тон. — Спасибо за их советы и замечания. Они будут доведены до сведения коллектива. Здесь было высказано много очень острых замечаний. Мы, хозяйственники, учимся понимать критику как руководство к действию. Мы соберемся у себя, обсудим. Со своей стороны я просила бы уважаемых членов Комитета рассматривать вопрос шире, чем о неполадках на одной базе. Надо смотреть по-государственному. Научная технология хранения овощей изобретена до первой мировой войны, а мы все перебираем картошку руками. Да еще узнаем из газет, что треть овощей остается в поле и уходит под снег…

— Товарищ Чугунникова, — прерывает зампред, — члены Комитета ждут от вас не общих рассуждений о чужих недостатках, а объяснения безобразных фактов и злоупотреблений, имевших место на вашей базе. У кого вопросы?

Вопросы есть. Первый у пожилого рабочего:

— Перед приходом народных контролеров несколько тонн овощей вывезли на корм скоту под видом отходов. Чтобы не оказалось излишков. А что не успели, сбросили в канализационные колодцы. Вы знали об этом?

— Нет, — решительно отрицает Чугунникова.

— А я сам лично разговаривал с грузчиком, который прибегал к вам сказать, что же это делается — прямо вредительство. А вы его, извините, я мужчина, и то не могу повторить, куда вы его… направили.

Звучат и другие голоса, обличающие завбазой. Атмосфера сгущается, хотя у Чугунниковой находятся солидные защитники среди присутствующих (как и следовало ожидать).

Она бьется до последнего:

— Разрешите ответить на конкретные пункты обвинений с цифрами в руках. Полагаю, это все же прояснит меру моей личной ответственности!

Она раскрывает папку, которой до того не пользовалась. Поверх бумаг лежит записка — крупные, неровные буквы: «Мама, чтобы я осталась с тобой, будь честной!»

Чугунникова закрывает глаза и стоит молча.

— Мы ждем, — напоминает озадаченный зампред.

Знаменский смотрит сбоку пристально, пытается понять, что происходит.

Чугунникова садится. Произносит приглушенно:

— У меня все… Как решит Комитет.

Предлагают высказаться Пал Палычу. Зампред говорит заключительные слова.

Чугунникова от всего отгородилась. Мысленно она начинает уже примеряться к будущему, где ей предстоит пережить следствие, вероятно, суд… и как-то не потерять дочь.

– Дело № 17 - ОН ГДЕ-ТО ЗДЕСЬ

Водитель новенькой «Волги» не справился с управлением, вылетел в кювет и погиб. При этом в машине обнаруживают несколько десятков тысяч рублей. Откуда они у скромного работника городской службы времени? Да и ездил он на собранном, им лично, «Москвиче»…

Яркий летний день. Высокое небо. Крепкие, недавней постройки дома деревни соседствуют с заколоченными избами в зарослях крапивы.

Артамонов, молодой мужчина в модном светлом костюме, покинув серую «Волгу», подходит к избе, которая слепыми окнами смотрит из-за поваленного забора. Он озирается, словно впервые видит окружающий пейзаж. Лицо у него потрясенное. Автомобильный гудок заставляет его очнуться. Шофер грузовика, доверху нагруженного ящиками с надписью «Не бросать!», дает понять, что легковушка мешает ему проехать.

Артамонов возвращается к «Волге» и подает назад, освобождая путь грузовику. А затем рвет с места и катит, катит прочь, не разбирая дороги. Проселок. Шоссе. На спидометре уже — 120, на авточасах — половина четвертого…

* * *

В половине шестого Знаменский и Томин торопливо подходят к лифту на одном из этажей Петровки, ждут лифт.

— Через час тридцать контора закроется.

— Да, в обрез. А завтра там все будут знать.

Махнув рукой на лифт, они сбегают по лестнице. Во дворе Управления к ним подруливает машина. Кибрит садится в другую, со спецсигналом на крыше.