Следы динозавра

Знамена, флаги, значки, эмблемы алеют, голубеют, пестреют, трепещут в пыльном воздухе. А высоко под облаками -- с трещотками, со свистульками яркие точки: национальная игрушка, спутник всех китайских праздников, воздушные змеи.

Кругом шумная, крикливая, возбужденная толпа. Цепь часовых с трудом сдерживает напор; каждый хочет прорваться к рядам солдат, сказать ласковое, почтительное слово, сунуть кусок лепешки, горсть рису, бобов, а не то просто во всю ширину рта крикнуть прямо в лицо радостный привет. А рядом, по обочине, еще более многочисленные толпы: на собаках, на ослах, на верблюдах, на велосипедах, в тележках, в повозках, в тачках, а главное -- пешком. Деи, женщины, старики, молодежь -- и неслыханное, невиданное дело: подстриженные девушки-студентки...

Солнце лезет все выше и выше: жарко, душно, пыль забирается в глаза, в горло, в нос... Энтузиазм растет: не стихают оркестры и не смолкают крики радости и возбуждения.

Войска выстроились; по дороге промчались, стуча, мотоциклетки и автомобили. И вдруг оборвалась острая и нежная мелодия китайской музыки. Замер шум толпы: на дороге крытый автомобиль, на подножках, с обеих сторон -- солдаты. Автомобиль завернул к войскам, рассыпался спрыгнувшими солдатами, выбросил высокого человека в белом китайском костюме -- и умчался.

Сотни тысяч глаз неотступно следят за высоким человеком. Вот, шагнул несколько раз, остановился, поднял руку. Крик, безумный по своей мощности крик потряс воздух.

– - Ман-шью!.. Ман-шьюуу!.. Уууууу!..

Ало-голубые знамена, качнувшись, склонились.

Один за другим подбегали автомобили, с членами ЦК Гоминдана, с членами Реввоенсовета Южного Правительства. Один за другим вожди быстро взбегали на многочисленные крытые трибуны. Один за другим возникали митинги.

– - Память великого Суна да живет вечно... -- Дивизии Вампу десять тысяч лет здравствовать.

И, вслед за лозунгами:

– - Ман-шью... Ман-шьюуууууу...

– - Гомин-дан -- ман-шью!

Рев, рев подобный реву моря, грохоту грозы, урагану, тайфуну:

– - Уууууу... Ууууу...

И никто вначале не заметил точки, появившейся над горизонтом. Зачем смотреть на небо, когда на земле невиданный во всей тысячелетней истории Китая -- такой праздник, праздник не для богатых, а для бедноты. Но точка неуклонно росла, близилась, расширялась, стала крестиком, и вот уже -- ровный рокот мотора. Тысячи глаз в небо. Воздушная машина, несущая смерть. Враг или друг? Скорее -- враг.

Дула винтовок устремились вверх. Толпы шарахнулись от трибун. Пулеметы задрали короткие морды.

Но самолет уверенно снижался, и вот уже стали видны на его крыльях красные солнца.

– - Японец!

Залп, залп... Гигантские трещотки пулеметов.

И вдруг -- с самолета -- ало-голубое знамя Гоминдана.

Свои!!!

Но самолет уже у самой земли, судорожно выравнивается... и вот уже колеса катят его по земле.

С машины один за другим сошли трое. Один из них -- в форме гоминдзюновского офицера -- подошел к группе начальников, протянул пакет. Вытянулся и отчетливо произнес:

– - Почтительное донесение от цзяня четвертой народной армии Хаоли-Фу блистательному Революционному Совету Гоминдана.

– - Ман-шьюоууу!.. -- грохнула толпа.

– - В самую центру попали, товарищ Френкель, -- сказал Антипыч, оглядываясь кругом.

– - Какая разница с народной армией, -- подумал Френкель, впервые сходя на благословенную землю Южного Китая и вглядываясь в стройные ряды обутых и подтянутых солдат Кантонской армии.

23. Никаких гвоздей

– - Э, братишка, что же, -- пыхал перегаром какой-то ужасной водки обнявший Ваську Свистунова солдат. -- Нечто они люди? Они вроде обезьян. Опять же -- разбойники. Хунхузы они, вот они кто. И самый ихний главный -- Чжан -- старикашка -- тоже хунхуз. Наша офицерня, конечно, к нему подслуживается, -- ну, это все от мамона. Видел я его, Чжана-то. Ну, как есть из наших, из воронежских мужиков старого понятия. -- Солдат вздохнул.

– - А ты давно из России? -- угрюмо спросил Васька. Тело болело и ныло, кисти рук, сдавленные наручниками, саднили; кроме всего прочего, хотелось есть.

– - Я из России давно, -- помолчав, ответил солдат. -- Я, братишка, из России с самого Колчака. Забыл, с чем ее едят, Россию-то. -- Солдат нехорошо ухмыльнулся. -- Польстились мы на водку на дешевую... эххх!..

– - Продали, стало быть, Россию за выпивку, -- подковырнул Свистунов.

– - Про-дали, -- протянул было солдат, но внезапно обозлился: --А ты, знай-помалкивай, сволота... Помни, что ты есть арестованный. Тоже разговаривает.

Двуколка загромыхала по камням. Узкая уличка как-то сразу кончилась, открылась большая площадь. Возница-китаец, не переставая нахлестывать мула, обернулся и странно подмигнул Свистунову. Свистунов, недоумевая, осматривался кругом, и внезапно заметил: к телеграфному столбу на расстоянии четырех метров от земли была прикреплена человеческая голова; поодаль, у плетня, стояло распятое безголовое туловище.

– - Вот как с вашим братом-коммунистами разделываются, -- хвастливо сказал солдат. -- Да вон, никак, еще одного угробить хотят...

На площади казнили не одного, а несколько китайцев. Полуголые желтые люди со связанными назади руками были поставлены на колени; около каждого высились большие белые доски с китайскими надписями; палачи в солдатских гимнастерках размахивали древними монгольскими секирами. Кругом, в отдалении, толпились отдельные кучки зрителей. Впрочем, народу было немного, видно было, что зрелище нередкое.

– - Ну, а как в России-то? -- спросил солдат, которому, видно, надоело молчать. -- Голод, чай?... Падаль жрут?

– - Да ведь я арестованный, -- невесело ответил Свистунов. -- Мне нельзя разговаривать.

– - Говорили -- налоги непомерные... Седьмую шкуру, будто, дерут.

– - Кто семь шкур носит, с того седьмую и дерут... -- неохотно ответил Васька; ему не хотелось разговаривать; тело продолжало болеть; где-то внутри родилась, и пошла разгуливать по всему телу мелкая противная дрожь.

– - Не хошь ли хлебнуть? -- неожиданно и вполне дружелюбно предложил солдат, вытащив из-за пазухи бутылку с мутной жидкостью. -- Рисовая, ханшин называется. Градусов на пятьдесят будет...

Васька отказался. Солдат хлебнул сам, спрятал бутылку и достал из кармана краюху серого хлеба. Разломив ее пополам, солдат предложил Ваське. Хлеб был сырой и невкусный, весь в крупинках махорки; Васька стал, однако, есть с удовольствием. В штаб притащились к вечеру. Китайские солдаты окружили Ваську и повели в низенький, опутанный колючей проволокой, дом. Представитель китайского генерала -- некий чин в шелковом халате -- был надут и важен. Русский офицер с одутловатым лицом казался его подчиненным.