Следы на траве

Михай грузно сел напротив (стул одушевленно взвизгнул), придвинул к себе тарелку и некоторое время жадно и неопрятно ел. "Ужин, переходящий в завтрак", - сказал Кабрера. "Незаметно переходящий", - криво усмехнулась Эдит.

– Ты где поселился?
– спросил Михай, наконец отложив вилку.

– В рабочей казарме, на улице Доминиканцев.

– А раньше где жил... до того?

"До того" значило: до бегства в ячейку Улья; до взлома и уничтожения наркоцентра землянами; до возвращения здоровья и разума бывшему трутню в земном санатории; до того, как трутень вспомнил, что он звался Паулем Ляховичем и был братом-наставником в колене почтальонов; в общем, "до того" значило - в позапрошлой жизни Пауля.

– На Западном шоссе, в самом начале, возле парка.

– Ха-ароший райончик, - уныло сказал Кабрера и завертел головой, ослабляя и без того опущенный узел галстука.
– Не последним были человеком, а?

Пауль кивнул.

– А теперь вы осел, и вас будут погонять палкой. "Метаморфозы", сочинение Апулея...

Ляхович грустно подумал - насколько, несмотря на все психотренировки, мало в нем мужества! Вот, не успел приступить к работе, а уже больше всего хочется вскочить и бежать куда глаза глядят из этого логова с его невыносимой кухонно-табачной вонью.

– Знаешь, что случилось с тем, кто был до тебя?
– вдруг певуче спросила Эдит, впервые за все время наводя на Пауля свои темные, как жареный кофе, хмельные, отчаянно тоскующие глаза.

– Знаю, - твердо сказал гость, хотя у него споткнулось сердце. Лицо женщины на миг подобрело. Она сделала знак левой рукой, Михай налил сивухи... "Пьет, как воду!" - ужаснулся в душе Ляхович.

– Эт-то хорошо, - сказала женщина, даже не думая закусывать. Хорошо, что ты такой храбрый. Старуха Эдит не ест храбрых, разве что о-очень проголодается...

– Храбрый!
– презрительно фыркнул Георги.
– Нам-то что от их храбрости? Мало что тот дурень сам сложил голову, он нас всех чуть не подвел под топор. Оранжево-голубые в сламе с рэкетирами, ради такого случая они перетряхнули все лежки... Может, ты еще хуже напортачишь, а? Что тогда?..

– Не понимаю вас, брат Михай!
– собрав остатки воли, заговорил Пауль, и голос его постепенно окреп.
– Если вы так нас не любите, то почему взялись помогать? Впрочем, еще не поздно. Я могу встать и уйти, и забыть ваши имена и адрес...
– Ляхович сделал паузу; никто не заговорил, не двинулся с места.
– Может быть, вы вообще все хотите сделать нашими руками, а сами остаться в стороне? Пусть, мол, земляне или их ученики за нас гибнут, а мы дождемся радостного дня и стройными рядами войдем в царство свободы - так, что ли?

Он перевел дух - и вдруг, неожиданно для себя самого, отважно хлопнул рюмку, зажевал соленым огурцом. Длинноносый Кабрера переглянулся с Георги; тот слегка пожал плечами, и Кабрера любезно сказал Паулю:

– Извините нас, но... брат Мариан оставил по себе такую память, что нас всех до сих пор лихорадит. Вы должны понять...

Пауль кивнул. Он хорошо знал своего предшественника в Нижнем городе, также бывшего трутня, окончившего учебу на год раньше. Чистый человек был Марек Соучек, романтик до мозга костей - жить бы ему в Кругах Обитания, среди себе подобных... Обаятельно улыбаясь, входил он в портовый притон Нижнего города или в гвардейскую казарму. Входил и начинал говорить... С ним случилось то, чего следовало ждать от Вальхаллы, от мира, где царят неврастения, пьяная тупость, бешеная первобытная злоба. Пусть отцы-патриархи обещали не препятствовать агитации - это было одним из пунктов союзного договора, - оставалась жуткая уголовно-торгашеская стихия и фанатики-сектанты. Мариан отправился проповедовать в подвал, где собирались гангстеры Нижнего. Услышав, что им предлагают строить мир общего равенства, где каждому доступно любое богатство, "крестные отцы" приняли свои меры. Агитатора привязали за ноги к автомобилю и долго волокли по улицам...

– Да, я понимаю, - сказал Пауль.
– Но поверьте, что случай с... братом Марианом нас многому научил. В том числе и предусмотрительности.

– Ну ладно, давайте к делу, - сказал Кабрера. Пауль немало удивился: весь облик интеллигентного истопника обрел достоинство и даже благородство - не скажешь, что несколько минут назад сидел возле стола потухший, сломанный пьяница, катал хлебные шарики.
– Какая у вас программа, с чего начнете?

– С начала, - усмехнулся Пауль, глядя, как Михай откупоривает бутылку, и думая о том, что запах нового пойла не столь отвратителен, как сивушный смрад прежнего.
– Нам сейчас важно добиться, чтобы не единицы, а как можно больше людей побывало в Вольной Деревне, на Земле...

– И ниспроверглось в ад кромешный!
– сказал из угла тонкий сипловатый голос - ни мужской, ни женский. Проснувшись, сидел на постели неизвестный Паулю тщедушный мужичонка, в комбинезоне трудармейца низшего разряда, почти лысый, обросший цыплячьим пухом вместо бороды.

– Заблудшие!
– прокричал мужичонка, потрясая изуродованным указательным пальцем.
– Ибо как еще назвать тех, кто по своей воле радостно бежит в пасть диаволову?

– Значит, ты сюда пришел?
– вдруг с холодной яростью, абсолютно трезво спросила Эдит.
– Ты хотел первым увидеть проповедника; ты ходил за мной, как теленок за маткой, и просил показать его, - а теперь сначала спишь, как скотина, когда он приходит, а потом блюешь на него своей желчью?

– Я пришел свидетельствовать во славу божию, ибо знал, что увижу посланца сатаны!
– выкатывая бесцветные глаза, свирепо просипел в ответ мужичок. Остатки волос его встали дыбом; он казался Паулю смешным и жутким, как цапля в вольере, когда она ни с того, ни с сего начинает топорщить перья и раздирающе кричать.

– Они умирают, как умер Христос!
– во весь голос завопила Эдит. Затем вскочила, оказавшись неожиданно высокой и тонкой, словно манекенщица, в своем черном глухом платье, и закатила проснувшемуся звонкую пощечину...

III

Могучий согласный рев плыл над пустыней, приближаясь к озеру в подкове круглых вершин. Места были совершенно дикие: зима, та самая, что встречала еще проникателя Лобанова, - тридцатилетняя зима Вальхаллы превратила озеро в сплошной пласт льда, покрытого многометровым, гранитной прочности снегом; фарфоровые шапки лежали на негритянских головах гор.

Уииу... С истерическим скрежетом, словно толстое железо резали ножницами, передний вертолет налетел на силовой барьер; свернул, чуть не исковеркав лопасти, и завис на месте со всем сердито жужжавшим отрядом.

Семь громадных, как двухтажные дома, серо-коричневых "королевских питонов" - десантное братство колена авиаторов - поднимали шквал винтами, готовясь к самому необычному из штурмов, о которых когда-либо упоминали хроники "Стального ветра". В кабине флагмана племянник главы братства (то есть адъютант командира отряда) Войцех Голембиовский был сшиблен толчком с ног, по счастью, на мягкую обивку; поднявшись, заявил не без восхищения:

– Вот это котел у ребят! Накрыли все озеро, не подступишься...

– Подступимся, - ровным голосом сказал начальник братства Син Тиеу Самоан. Со своими жесткими раскосыми глазами под краем каски, с рублеными носогубными складками на плоском лице, Син Тиеу казался Войцеху похожим на маску южноазиатского божества-устрашителя (видывал он такие маски в музее Вольной Деревни). Адъютант глушил в себе неприятное чувство - господи, ведь это же Син, родной мой человек!
– гнал прочь страх и брезгливость, но не мог унять подсознательного трепета...

Конечно же, не случайно стал Голембиовский, выпускник школы агитаторов, помощником командира штурмового отряда.