Следы Сиятельного. Пункт назначения

HU04856: Сейчас цена $3613 в срочном выкупе.

HU04856-5: Я привезу $78 000. На пересечение бульваров Инглвуд и Калвер. Синий рюкзак с деньгами будет на крыше здания. Пока депозит не будет зачислен, я никого не впущу на крышу.

Через час Лукас доставил сумку и передал мне координаты, указанные в системе на его карте. Я отправил запрос в систему аукциона, и дроны за $500 забрали сумку, зачислив деньги на депозит. После подтверждения получения я почти физически ощутил, как облегченно вздохнул Лукас, переживая за свои деньги. Для него по-прежнему был риск, что я мошенник и просто забрал его деньги. Так сказать, проверка на вшивость. Всего удалось купить двадцать Очков сущности. Как я и думал, Лукас попросил купить под него картриджи с медботами T3 (2 о. с) и биосинтетической плотью T3(4 о.с.) Простые картриджи типа T0 и T1 им почти не требовались во время операций по восстановлению. То же касалось T4 картриджа: небольшой расход и специфическое назначение. Я не переживал о том, что парни решили купить Очки сущности, а не зарабатывать их через систему. В конце концов, если они решат вернуть свои вложения, им придется хорошенько поработать. А если нет, то я все равно сделал доброе дело, помогая кому-то выздороветь.

В полдень Лукас уже получил свои покупки, а я как раз подъехал к одному весьма специфическому заведению. Недалеко от Монастыря Ангелов, почти у самого Франклин-авеню находилась пекарня, тесно сотрудничавшая с самим монастырем. В первые месяцы после приезда в Штаты, пусть и со стыдом, мы питались тут бесплатно раздаваемой едой. Тогда я узнал, что такое «тыквенный хлеб» и волонтерство, помогая после воскресных ужинов с уборкой в зале. Вкус хлеба тут божественен! Плотный снаружи, нежный внутри, с уникальным ароматом. Его любят как местные жители, так и паломники, приезжающие в сам монастырь. Все деньги, вырученные с продаж в пекарне, идут на благотворительность. Поприветствовав продавца, я прошел на кухню, а оттуда на задний двор пекарни. Цель моего визита все это время грелась на солнышке.

Луиза Талита-Кум довольно потягивала самокрутку, подставляя лицо солнцу, стоящему в зените. Полдень, как-никак. Услышав мои шаги, она повернула голову, ожидая первых слов. На глазах неизменные черные очки. Причем далеко не солнцезащитные.

— Добрый день, Луиза. Смотрю, ты все куришь эту дрянь.

— Адрок Халдери собственной персоной. Негодный мальчишка! Сколько ты не приходил?

— Семь месяцев. Много всего навалилось.

— Уже слышала от твоей матери. Плох старик Рукин. Раз ты решил навестить старуху Луизу, значит, случилось нечто действительно серьезное.

О болезни отца и стадионе я ей рассказывать не собирался. Первое она и так знала. Но старуха не промах. Тут же уловила тонким слухом паузу в разговоре.

— Слышу… сомнения. Боишься или не хочешь мне о чем-то рассказывать? Раз за других начал переживать, значит, взрослеешь. Похвально, похвально. Родителям не сказал или это касается и их, раз ко мне пришел? Личное? Пожалуй, что не совсем личное, но касающееся личных переживаний.

— Ты ужасаешь, старая. Я не успел и пяти слов сказать.

— Ко мне приходят, когда хотят услышать то, что и так сами знают. Думаешь, ты один такой?!

— Такой — один.

— Грусть и доброта. Сделал что-то хорошее? Ладно, хватит тратить время старой леди. Говори уже, зачем пришел.

С момента потери зрения Луизой прошло больше двадцати лет. Далеко не несчастный случай. Полоска шрама на веке и переносице говорила сама за себя. Хозяйка пекарни никогда не рассказывала, как потеряла зрение.

— Адрок, ты не девушка, чтобы мяться на пороге. Пока ты там стоишь, попроси Таби приготовить нам чай.

Из-за двери показалась личико любопытной африканки. Глянула, услышала, убежала обратно на кухню делать чай. Таби немая. Вроде бы причина в травме голосовых связок.

— Произошло кое-что действительно ужасное в моей жизни. Мой друг погиб. Его отец умер от разрыва сердца, увидев это собственными глазами. Я сам чуть не погиб. Потом за меня заступился один старик, и я кое-как выбрался из той передряги.

— Страшно было?

— Пожалуй, девять с половиной по десятибалльной школе.

— Интересно-интересно. С чем сравнивал?

— Страшно настолько, что детям я такое рассказывать точно не стану. Душевная травма обеспечена. Я не мог рассказать об этом копам, потому что их начальство в этом тоже замешано. Родителем сейчас и без меня сложно.

Старуха хохотнула, повернув голову в мою сторону. Затем аккуратно потушила сигарету.

— И ты решил повесить это бремя на плечи бедной старой слепой женщины? Расслабься, я шучу. Давненько я не слышала хорошей истории. Твой голос говорит, что ты испытываешь вину за то, что выжил. А те люди — нет. Поэтому ты начал делать добрые дела. Небось, еще и хлеба в моем магазине накупил, пытаясь подкупить собственную совесть. Если вздумаешь раздать его на улице, я тебя сама найду и надеру зад! А насчет вины… так всегда происходит, когда близкий тебе человек умирает.

Луиза сняла очки и протерла переносицу, не выпуская из рук уже новую сигарету.

— Я похоронила мужа, когда мне был тридцать один. Даже не видела его лица, когда с ним прощалась на кладбище. Сын умер во время африканской миссии Красного креста, спасая ту дуреху, что сейчас готовит нам чай и помогает мне печь хлеб. Поверь, мальчик, я знаю, что такое вина человека, который выжил.

— Сочувствую. Правда сочувствую твоей утрате. Как избавиться от такой вины?

— Никак. — Она помедлила. — Пока ты не признаешься самому себе, что в той ситуации от тебя ничего не зависело, ничего не изменится. Вина не страшна до тех пор, пока не хочешь сигануть с моста вниз головой, радуя дворника своими мозгами. Тогда можешь прийти ко мне еще раз, и мы снова поговорим. И снова, и снова, до тех пор, пока тебе не станет легче.

Старуха замолчала, что-то обдумывая.

— Вот оно как. Ты уже принял решение по этому вопросу до того, как навестил меня. Ответ, который устроит только тебя.

Я кивнул. Старуха этого не видела, но почувствовала.

— С каждым годом твой слух становится все более пугающим.

Таби принесла чай, аккуратно передав его в руки слепой женщине. Мою кружку она поставила на столик, самим поступком демонстрируя иное отношение.

— Хм. — Старуха фыркнула. — Эта девочка научилась даже молча демонстрировать свое недовольство. Она красива?

— Фигура хорошая. Черты лица для меня слишком обычные.

— Это все шок от вины, Адрок. Ты не любишь себя и потому не любишь мир вокруг. Слова, которые люди произносят, сам их порядок и подбор говорит о том, что они думают. Их мировоззрение, отношение к миру и к себе, настроение и характер. Такой шалопай, как ты, не постеснялся бы назвать Таби сексуальной, как ты делал года четыре назад с другой моей помощницей. Она все еще помнит тот случай!

— У меня еще один вопрос.

Луиза напряглась, на ощупь нашла столик и поставила на него чашку.

— Неприятный, да?! Я уже предчувствую, как мне не хочется на него отвечать.

— Я никогда не спрашивал, но сейчас хочу знать, чтобы лучше тебя понимать. Как твоя жизнь изменилась после потери зрения?

— Ты делаешь больно старой женщине своими словами.

Вздохнул, подумал, как ответить. Ответ сам по себе важен. Не для информации, а для понимания Луизы как личности.

— У меня нет плохих намерений. Я искренне желаю лучше понять людей, переживших это. Если ты откажешься, я однажды задам этот вопрос другому человеку. Но он не сможет сказать так, как умеешь это делать ты.