Следы у моря

Она засмеялась, опять да ладно... вылитый отец.

Я лежал до лета, а потом понемногу встал, только не бегай, мама говорит. Сейчас поедем на дачу, там совсем поправишься, только бегать и кататься на велосипеде пока нельзя. У меня нет велосипеда, так что не страшно, а бегать как-нибудь смогу, когда никто не видит. Я пробовал на улице, пробежал немного, вдруг стало трудно дышать, сердце заколотилось, я остановился.

Так и будет все время?

Нет, нет, папа говорит, обязательно выздоровеешь, но пока будь осторожен, не навреди себе.

Он уже навредил, бабка говорит, сколько учила, чтобы ноги сухие, теплые, а он на площадке этой дурацкой заигрался.

Не дурацкой, там хорошо играть, я снежки лепил, бросал в дерево. А потом пришел мальчик, и мы с ним бросались. Тот самый, с которым подрались вначале. Он снова пришел, и не дрался. Я обрадовался, и про ноги забыл.

Что теперь говорить, мама говорит, мы все можем заиграться, зачем мальчика ругать. Он будет осторожней, правда, Алик?

Дача мадам Киви

В начале мая поехали на дачу. Тетю, которая сдала нам две комнаты, зовут мадам Киви. Она пьет, сказала бабка, только глянула, ненадежно, Зина.

А что нам с ней, детей крестить, папа говорит.

Мама с бабкой как засмеются, нет, крестить не будем. А что смеются?

И мы переехали к мадам Киви, на электричке полчаса, лес сосновый и еловый, шишки да иголки, скользко ходить по ним. Ближе к осени будут маслята, папа говорит, мы с мамой до войны собирали здесь.

Там где собирали, до сих пор опасно, вдруг мины, мама говорит.

Мы недалеко будем гулять, ничего.

Мама вздохнула, теперь везде опасно.

Не преувеличивай. Поживем до осени и уедем, а мадам Киви буду платить каждый месяц, не сразу.

В большом саду белый домик, перед ним бассейн, только нет воды. Нам разрешили пользоваться кухней, электроплитки две, сама мадам все время в своих комнатах, у нее много места осталось, и еще на втором этаже. Однажды я заглянул к ней, дверь была открыта, она сидит на кровати неодетая, увидела меня, говорит, а, докторский сынок... не смотри на меня, не смотри... и пальцем погрозила. Когда-то она была красавицей, мама говорит, известной певицей, потом война, она спилась, сын у нее исчез, его в армию хотят взять, найти не могут.

Прячется в лесу, бабка говорит, плохо кончит, лучше бы явился. Эта власть надолго, а они, дураки, не верят. Немцы им были милей.

Ну, мам... говорит ей мама, вовсе не всем.

Знаю я, моего сына кто выдал? Он по дурости своей остался с семьей, думал, если Марта эстонка, его пожалеют.

Ничего не думал, он не успел, ты же знаешь, а потом прятался около дома, Марта его тайком кормила.

Может, сама и выдала, кто знает. Видеть ее не могу.

Нет, нет, говорит папа, Марта не могла, там же его дети.

У папы теперь отпуск, мы все в саду сидим.

Наивные вы, глупые. Я и не то видела, дети родителей расстреливали, потому что люди сволочи, только о себе, о себе...

Бабка заплакала, она давно не плакала, не кашляла, а зимой у нее был сильный кашель, папа говорит, сердце плохо тянет.

А что оно тянет?

Сердце насос, кровь расносит по телу, с кислородом, легкие его из воздуха берут. Если сердце плохо работает, кислорода не хватит всем, приходится часто дышать, одышка.

Я вспомнил, как тяжело дышал раньше, теперь прошло.

У тебя еще не совсем прошло, надо осторожней быть.

И на лыжах нельзя?

Потерпи годик, будешь всю жизнь здоров. Мама выздоровела, потому что лечилась.

Я ничего не сказал, мама не совсем выздоровела.

Папа посмотрел на меня, говорит, ничего, дача нам всем поможет.

Борис и Муся

В середине лета к мадам Киви вселился Борис Аркадьевич, майор, он работает в милиции, у него жена Муся, толстая, нарядная и веселая, детей у них нет. Они по вечерам играют в карты, а мы в лото. Он быстро с нами познакомился, все время хохочет, и Муся тоже, они меня угощают печеньем. Но он бывает дома редко, а Муся спит целый день, вечером выходит в сад, сидит на скамейке и зевает. Мама говорит, она самка, это ужас, а Борис дурак с усами. Папа смеется, кстати, Борис тоже еврей.

Открыл тайну, бабка говорит, я сразу узнала, черновцы какие-нибудь. Рад безумно, что в нормальную страну попал.

Фанни Львовна, говорит папа, не забывайте, у нас теперь одна страна.

Она ничего не ответила, а мне - собирайся, пойдем за малиной, и мы с ней ушли.

Надо пройти несколько домиков, выходишь прямо в лес, но это еще не лес, а заброшенные сады, здесь раньше жили люди, а теперь нет никого, только сосны шумят и шевелятся кусты.

Страшно, спрашивает бабка.

А чего бояться?

Как хорошо, когда не знаешь, чего бояться, она говорит, и засмеялась. Я тоже не боюсь, жизнь прошла, чего бояться. Старый да молодой, оба дураки.

Мы шли, иногда попадались почти целые домики, другие совсем разбиты, загородки упали, это дачи людей, которые не вернулись после войны. Малина везде разрослась, мы собирали, нет, это она собирала, а я ел. Бабка собирает и рассказывает мне про довоенную жизнь, как здесь гуляла с сыновьями.

У нас тоже была дача, только подальше отсюда. Там теперь голо.

И с мамой гуляли?

Зина самостоятельной была, жила отдельно, с мужем.

С папой?

У нее был первый муж, Борис.

А где он?

Неизвестно, наверное, в Сибири. Но они еще до войны развелись.

Почему?

Она засмеялась, много хочешь знать, милый, сама не знаю. Он скучный был, хотя богатый, у него были свои дома, они и сейчас стоят вдоль моря. А сам Борис пропал, жив или нет, никто не знает.

Зачем одному столько домов?

Чем больше, тем лучше. Наследство от семьи. Много людей копило, потом умерли, ему все досталось. В жизни редко дают, чаще отнимают, а если много, то что-то, может, останется. Так многие думают. Дураки.

А у него осталось?

О, она засмеялась, специалисты отнимали, чисто метут.

А если он вернется, отдадут ему дома?

Как же, догонят и еще дадут. Он и не спросит, кто же теперь отдаст обратно... Надо забыть, жить дальше, какие еще дома...

Она быстро собирала, я быстро ел, и наелся, ягод много. Потом мы пошли домой, а вечером сидели вместе с Борисом и Мусей на балкончике у них перед комнатой, там деревянный стол из досок, и стулья из соломы. Пили чай с печеньем. Потом Борис говорит, я спать, вставать рано. И мы ушли.