Следы у моря

При чем тут русские, говорит мама, но не спорит, устала.

Надо бы поужинать, у нас где-то картошка холодная, и плиту растопить.

Мам, ты забыла, у нас уже месяц газ.

А, да, газ...

Она встала в темноте и ушла.

Откуда свет, мама спросила, я посмотрел - там луна, кусочек старой остался, и снег на крыше сарая под нами, освещает окно.

А, да, снег... Хотя тает. А в России все время снег, снег... Я так устала от всего.

Папа вернется, я говорю, он же не виноват, что другие доктора враги.

Милый, они не враги, ну, может, один что-то не так сказал...

Тут я услышал легкий шорох в передней... нет, за дверью, но не стучат и не звонят. Там кто-то есть, говорю.

Она вскочила, побежала к двери, открывает, и ни звука не было, потом слышу, что-то тяжелое упало. Я побежал, и бабка выскочила из кухни, а в передней темно, только какие-то люди на полу, а потом слышу голос - папин! Фанни, да принесите же воды, воды...

Не надо воды, мама говорит, она встает, ничего, говорит, не надо, ты пришел, пришел...

Дальше я не помню, мы были в одной куче, плакали и смеялись.

И тут включили свет, разом, а не как обычно, сначала мигает, мигает...

И мы увидели папу, у него все волосы серые какие-то, а были черные, только виски седые.

Ничего, он говорит, можно подкрасить, представляешь, какое счастье, они не успели... я не успел...

Молчи, мама говорит, я слышала по радио, он умер. Теперь должно проясниться, не может больше быть, как было.

Не знаю, говорит папа, уже ничему не верю. Но это прекратилось в один момент. Теперь осталось считать живых и мертвых. Чертова жизнь, я больше не могу!

Он заплакал, я никогда не видел, чтобы он плакал, тонким жалобным голосом, взрослый человек.

Мама говорит - мам, уведи мальчика, а мне - милый, иди, пора уже спать, спать. Мы снова вместе, спи спокойно, завтра поговорим.

Я ушел, бабка уложила меня, покрыла одеялом, поцеловала, я чувствую, у нее щека мокрая, она говорит - Алик, спи, спи, расти большой, умный, может, лучше нас будешь жить.

Папа умер

Я спал долго-долго, когда проснулся, было уже светло. Надо в школу, как же я проспал! А потом вспомнил, сегодня же воскресенье. И папа вернулся. Он больше не будет на скорой, мама сказала. Теперь он обязательно вернется в больницу, ведь он ни в чем не виноват. И мы будем ходить с ним к морю, каждое воскресенье. Сегодня тоже пойдем?

Я вскочил, дверь открыта к ним, папа лежит на кровати, мама метет комнату щеткой, это ее любимое занятие, я при этом спокойно думаю, она говорит. Важно, чтобы ни одной пылинки не осталось, мне пыль мешает дышать.

Они не видели меня, папа говорит:

– Какое счастье, я ничего им не сказал, не успел сказать. Наверное, не выдержал бы. Они мной мало занимались, началась суета, они как крысы, когда что-то рушится. Только свет в глаза, яркий свет, два дня. Но они не знали, я могу спать при любом свете, с открытыми глазами!

Он засмеялся, хрипло, будто ворона каркает.

Простудился... холод был дикий...

Потом спрашивает, Алик проснулся? Какое, счастье, Зина, я ничего не успел сказать.

А что бы ты сказал, ты же ничего не знаешь.

Им правды не нужно, только говори - кто, что... у них свой план. Только говори. Но я никого... понимаешь!

Он позвал меня. Я вернулся на цыпочках к кровати, потом прибежал к нему.

Он обнял меня, говорит, сейчас оденусь, пойдем к морю, как всегда. Море всегда у нас будет.

Мама отошла, принялась мести под моей кроватью, пыль уничтожать.

Папа молчит, взял меня за руку и держит. Вдруг задышал громко, сжал руку мне сильно-сильно, говорит шепотом:

– Позови маму.

Она ведь рядом. А я не могу освободиться, он руку держит. Я повернулся и говорю:

Мам, папа зовет

Она бросила щетку, и к нам, в один момент. А у него лицо темнеет, чернеет, уши стали синими, он смотрит на меня - и не видит, глаза пустые, изо рта слюна розовыми пузырями.

Мама кричит - мам, скорую, скорую! И в больницу звони!

Из его больницы приехали скорей, человек пять или шесть, а потом скорая. Вся комната забита белыми халатами, мы с мамой в углу, ничего не видно, только спины.

Мы молчим, она меня обнимает, бабка на пороге, у нее белое лицо. А мама спокойная, как мертвая, только меня обнимает, мы на полу сидели.

Время, время шло, все суетятся, голоса - делай то, делай это...

Я думал, сейчас будет папин голос - "да, ладно..." как он всегда говорит, но не было, только чужие голоса, скорей, скорей... Потом полилась вода, что-то упало.

Один поворачивается, говорит - простите нас, мы не можем ничего сделать, простите.

Я узнал его, видел в больнице. И они один за другим, один за другим уходят, уходят.

А на кровати папа, подбородок подвязан полотенцем, лицо синее, он улыбается, молчит, глаза закрыты.

Папу хоронили

Потом были похороны, улица полна людей, пришли все, кого он лечил, и до войны, и теперь - эстонцы, русские, евреи, на лестнице стояли так, что не пройти никому, говорили шепотом. Кто-то сказал, священника нужно, мама говорит - нет, нет, он никогда не хотел, и снова тихо.

Бабка меня тепло одела, там дует, говорит, голое место на высоте, еврейское кладбище. На воротах железная звезда, только не пятиконечная, а шести. Въехали, людей поменьше, там уже была яма, начали на веревках спускать гроб, мама говорит мне, подойдем, держись за меня, у тебя другой защиты нет, держись, Алик.

Я смотрел, как гроб опускается, снежинки падали на крышку, тут же таяли, наша обычная погода, кто-то говорит за спиной.

Мы вернулись, мама не спала, плакала, Соня вместе с ней. Бабка говорит - идем, Алик, тебе тут нечего делать, милый. Повела меня наверх по лестнице на четвертый этаж, там у нее знакомая Ребекка, меня отвели в отдельную комнату, положили спать, и я быстро заснул.

Дама заболела

Две недели у нас жила тетя Соня, иногда убегала домой через двор, приготовит еду, накормит своих, и нам принесет. Мама болела, вставала редко, и бабка тоже заболела, лежала в уголке за своей старинной ширмой. Потом мама встала, начала понемногу пыль убирать, говорит, столько накопилось, Семен бы не узнал квартиру.

Шурует под кроватью, шурует щеткой. И плачет.

А Фанни совсем расклеилась, говорит, как некстати я...

Мам, перестань, говорит мама, разве болезнь и смерть бывают кстати, ты должна жить, ты нам нужна.