Слепцы

Гул, усиливающийся равномерный гул донесся со стороны лощины. Конский топот – тяжелые удары по замерзшей земле, даже снег не скрадывал эти звуки.

Рык оглянулся – ватажники, услышав топот, торопливо развернули сани, перегораживая путь. Заика, не таясь, положил самострел на мешки в санях и внимательно смотрел вдоль дороги. Дед и Дылда с луками стали возле него.

Остальные сбрасывали накинутые поверх кольчуг и курток тулупы и полушубки. Полоз сбросил в сани шапку, надел вместо нее шлем со стрелкой на переносице. Шлем был давно не чищен, и даже ржавчина его испятнала, но голову он прикрыл, а бармица легла сзади и по плечам, защищая шею.

Улыбка слетела с лица Волка, он пробежал к своим саням, сбросил прямо в снег полушубок, и взял рогатину.

– Разве не твои? – спросил Рык, отступая к саням, не отводя взгляда от деревьев, из-за которых, судя по приближающемуся топоту, вот-вот должны были появиться конники.

– С чего это мои? – удивился Волк. – Все мои тут.

– Два десятка проехало по дороге перед тобой, ты разве не заметил? – Рык встал за сани, Волк и его люди стали возле него.

Вороны, копошившиеся на пожарище, разом взлетели, оглашая лес громким карканьем.

Первые конники вынырнули из-за деревьев неожиданно. Два всадника на рослых конях занимали всю неширокую дорогу.

– Твою мать! – пробормотал Волк и вышел из-за саней им навстречу. – Принесла нелегкая.

Конники, поравнявшиеся с пожарищем, разъехались в стороны, пропуская следующую пару.

Дорога перед бывшим постоянным двором выходила на поляну, так что всадники, не мешкая, перестроились в линию.

Полтора десятка, посчитал Хорек. А Враль говорил, два десятка.

Один из конников, тот, что был посреди строя, тронул коня и выехал вперед.

– Ты бы свистнул, воевода, – сказал сотник. – А то выскочил, напугал нас с Рыком. Правда, Рык?

Рык остался за санями.

Воеводу Пересвиста и дружинников он признал сразу, но радости, даже такой показной, как у Волка, не испытал.

Воеводы здесь быть не должно. И два десятка… пусть полтора десятка бронников слишком много для простого выезда в лес.

– Ты что здесь делаешь? – спросил сотник. – Тебя князь прислал?

– Можно и так сказать, – качнул головой в сверкающем шлеме воевода. – Дела княжеские.

– Что ты говоришь… А я думал, что тебе о встрече нашей не говорили. И князь, и княгиня мне сказали, что только я…

– Знают трое – знает и свинья, – пророкотал воевода и внезапно спрыгнул с коня легко, как молодой. – Вот я и подумал, как же это своего товарища бывшего и не повидать?

Воевода обошел Волка, как дерево, и пошел к саням, снимая на ходу рукавицу.

Рык сбросил и свою, протянул воеводе руку.

Хорек услышал, как от рукопожатия хрустнули суставы у обоих. Воевода и вожак были даже похожи чем-то друг на друга: шлем делал Пересвиста выше Рыка, и борода у него была окладистее, но что-то в складке между бровей и в морщинах возле глаз было у них общее.

– Я уж думал – не свидимся, – отпуская руку вожака, сказал воевода. – Это ж сколько мы лет не виделись?

– Пятнадцать, – ответил Рык. – Как я уехал…

– Как ты сбежал, – поправил воевода, вожак поправлять не стал.

– О делах твоих я слышал, гордиться особо нечем, но и позора особого нет, – прогудел воевода, рассматривая Рыка.

– Я о твоих тоже, – сказал Рык. – И об отца твоего делах. Помер он?

– Восемь годков уже как. В одночасье захворал и умер.

– Слышал, как он в мертвом городе сокровища нашел, разбогател. Думал, он сразу на покой уйдет.

– Чтобы мой старик да сам от воеводства отказался? Нет, извини. Он меня еще погонял. Десятником, потом сотником, потом отпустил походным воеводой уже почти перед самой смертью и все учил-учил-учил… – Воевода замолчал, почесал бороду, словно прикидывая, говорить или не стоит. – Он перед смертью тебя вспомнил. Помирал уже, я сидел возле кровати, а он вдруг тебя вспомнил. Сказал, что тебя хотел воеводой сделать. Не меня, родного сына, а тебя, представляешь?

– Извини, – сказал Рык.

– Да ничего. Я тогда обиделся, а сейчас уже столько всего было, – воевода оглянулся на своих дружинников.

Те сидели в седлах неподвижно, от коней поднимался пар.

– Я чего приехал к тебе, – вспомнил воевода. – Подарок тебе решил сделать, без которого ты б ни в жизнь службу князю не сослужил.

Он набрал в грудь воздуха, сунул в рот четыре пальца – Рык поморщился и даже отступил в сторону, знал, что сейчас будет.

Оглушительный свист поднял с деревьев усевшееся было воронье и унес стаю куда-то за лес. Лошади рванулись от испуга, и ватажники еле успели их остановить. Рыжая с пятном сшибла с ног Деда, который, падая в снег, закричал неприлично тонким голосом, а когда сообразил, что ничего не сломано и не повреждено, разразился проклятиями.

– Вот хоть что-то ты умеешь делать хорошо, – сказал Волк. – Воюешь хреново, на совете – бревно бревном, а вот как свистнешь, просто чудо-богатырь.

Воевода не обиделся. Он молча подождал, когда из-за конного строя появятся пятеро дружинников. У каждого из них за седлом лежали мешки. Так поначалу подумал Рык, но потом сообразил, что у мешков вряд ли будут болтаться руки.

Дружинники сбросили трупы в снег, в ряд, в строй не вернулись, а лишь отъехали в сторону.

– Подарок тебе, – воевода указал рукой на трупы.

– Спасибо, конечно, но мясо у меня в дорогу есть, – ответил Рык, рассматривая покойников.

Двое умерли от стрел – раны были небольшие и не слишком кровавые. Остальным досталось больше: двое были порублены мечом, а третий, похоже, пробит тяжелым копьем насквозь – и кольчуга не помогла.

Убили всех пятерых недавно, даже на морозе они не успели еще превратиться в деревяшки: руки и ноги согнулись, у одного рука подвернулась при падении и теперь была выгнута неестественным образом.

– Я не один тебе его подготовил, – прогудел воевода.

– А кто ж еще? Дружинники?

– Нет, сотник мне помог, – воевода повернулся к Волку, который медленно пятился к краю дороги.

– Взять, – негромко сказал воевода, ни к кому конкретно не обращаясь, но два дружинника, бывшие ближе всех к сотнику, вдруг рухнули с коней на него, сшибли с ног, завернули руки за спину так, что все услышали жуткий хруст.

Сотник завыл, дернулся, но ослепительная боль на несколько мгновений парализовала его, а когда он пришел в себя, руки и ноги уже были ловко спутаны сыромятными ремешками.