Слепой Пегас или БОМЖ с пистолетом

Не ручаюсь за точность цитаты, но по сути так и пишет Джон Стейнбек в книге “На восток от Эдема”. Дальше, по-моему, у него говорится так: “Если ты сумеешь выдержать падение на дно, то потом вознесешься выше, чем мечтал...”

Не знаю, может, слова Стейнбека и отражают действительную картину в американской армии, возможно, что стала такой и наша армия с воцарением в ее рядах этой пресловутой дедовщины. Может быть... Но те Вооруженные Силы, в которых довелось мне служить в 60-x годах, меньше всего напоминали болото. Это было, скорее, теплое озеро, пруд, затянутый ряской и пере населенный жирными карасями. А я в этом водоеме был если не щукой, то зубастым окунем, это уж точно. Начну с того, что я был, пожалуй, единственным экземпляром в Советской Армии, на долю или честь которого выпало дважды принимать воинскую Присягу. Дело в том, что за год до призыва я сдуру поступил в авиационное училище, где эту присягу принял. В первое же увольнение, куда меня отпустили под надзором сержанта-второкурсника (я соврал, что мать болеет, - увольнения в первый месяц службы не полагались), я с размахом гульнул; и все ничего, но сержант оказался слабым воином. Он принял столько же, сколько я, раскис, пришлось его отмачивать в ванне, поить нашатырным спиртом с водой. Все равно, до воз вращения в училище он толком не очухался - ввалился в проходную, как квашня. Руководство училища, не сколько ошарашенное, - училище считалось престижным, поступить туда было трудно, - вежливо попросило меня освободить казарму, что я и сделал с удовольствием.

Так что, перед коллегами-призывниками я имел пре имущество месячного знакомства со службой. Что не избавляло меня от внеочередных нарядов. Почему-то наказание всегда приходилось отбывать в посудомойке. Гора алюминиевых мисок, покрытых противным жиром, так мне надоела, что я купил в ларьке лист ватмана, тушь, перья, посидел вечер в ленкомнате, а на другой день зашел в комнатушку старшины-сверхсрочника, Кухаренко, заведующего общепитом.

– Разрешите обратиться, товарищ старшина?
– спросил я бодро.

– Обращайтесь, - приподнял на меня томный от жары и похмелья взгляд кухонный командир.

– Я хочу показать вам вот этот чертеж. Смотрите, в посудомойке у нас ежедневно работает наряд из трех человек. И все же посуда недостаточно чистая. Можно сделать автомат для мытья посуды. Видите, все просто: вначале посуда замачивается в камере, затем в следующем отсеке она на ленте транспортера попадает под горячий душ, потом - в сушку. Обслуживает автомат один человек - загружает с одного конца грязную по суду и вынимает с другого чистую.

Старшина радостно вскочил:

– Вот что значит новый призыв, грамотное пополнение. У вас, наверное, все восемь классов?

– Десять, - сказал я с достоинством.

– Да, что значит образование. Пойдемте к командиру полка, об этом надо ему доложить. Меньше всего я предполагал, что кухонные агрегаты интересуют командиров такого ранга. Но старшине вид ней. Если уж, он скромную десятилетку считает образованием...

Командир полка - невысокий подполковник Нечипайло, принял мой чертеж с удовольствием. Видно было, что ему до тошноты скучно сидеть в штабе и заниматься служебными вопросами. Он почти в тех же словах выразил одобрение грамотности нового призыва и спросил:

– Что же нужно тебе, сынок, чтоб эта машина работала?

– Свободное время - думаю, за месяц управлюсь: возможность выхода из части - тут рядом заводишко небольшой, я там договорюсь о помощи с металлом, ну и местечко для работы. Да, еще небольшая сумма денег - придется подкупить кое-какие инструменты, шланги резиновые, в общем, в хозмаге посмотрю.

– Инструменты выдадут механики, денег выпишем,

– а все остальное...
– он позвонил в роту, - капитан, ты у себя? Зайди-ка ко мне.

В ожидании капитана подполковник распространялся о нехватке в полку грамотных и добросовестных солдат и офицеров. Единственной опорой он считал сверхсрочников, старшин и сержантов (институт прапорщиков тогда еще введен не был), но признавал, что у этих доблестных служак тоже грамотешки не хватает. Прибыл командир роты. Увидев меня, он довольно осклабился, уверенный, что я опять влип в какую-то историю и теперь внеочередными нарядами не отделаюсь. Капитан этот относился ко мне очень неодобрительно. Буквально в первые дни службы один “дембель” попросил меня сбегать за бутылкой. Старикам отказывать в такой мелочи неприлично, я махнул через забор, но на обратном пути неудачно напоролся на дежурного офицера, увидевшего мой оттопыренный карман. Он ввел меня в роту, держа эту злополучную бутылку, как факел с олимпийским огнем. У “дембелей”, наблюдавших эту картину, вытянулись лица. Ротный особой трагедии в моем появлении не узрел. Его интересовало, кто меня послал? Видно, кое на кого из старичков у капитана был большой зуб.

– Ну, рядовой, кончайте сочинять, что для себя.

Что ж вы, один бы ее выпили, что ли? Говорите, кто послал, и идите, вы еще присягу не принимали, что с вас взять.

– Разрешите, - шагнул я к столу.

Пока я открывал бутылку и наливал в стакан, капитан вел себя мирно - он еще ничего не понимал. Когда я выпил второй стакан и начал сливать остатки, он взревел и вырвал его из моих рук. После впечатляющего потока ругательств он вызвал взводного и при казал:

– В кровать этого обормота уложить, из казармы не выпускать, до утра не беспокоить. А с утра - на кухню, в посудомойку!

Во всем этом было одно хорошее звено - “дембеля” прониклись ко мне благодарным уважением, что значит немало для салажонка. Дедовщины, повторяю, в том уродливом виде, окутавшем нынче армию подобно ядовитому туману, у нас не было. Но, естественно, уровень загруженности у первогодков и солдат третьего года службы был разный. Все так и делились, по годам: “салага”, “фазан”, “дембель” или “старик”. Командир смотрел на меня и облизывался. Но долго радоваться комполка ему не дал.

– Этот рядовой на месяц освобождается от всех занятий и распорядка дня. Зайдите с ним в бухгалтерию, пускай выпишут деньги, я сейчас позвоню. И предупредите на КПП, что у него свободный выход из части в дневное время. Увольнительные будете выписывать сами.
– И добавил ошарашенному капитану: - Гордиться надо, хорошее пополнение получил. Моя свобода совпала с примечательным событием. В армию пришли первые девушки. Им еще не сшили форму, вместо нее выдали лыжные костюмы, в которых девчонки походили на байковых медвежат. Одна из этих девушек благосклонно приняла от меня шоколадные конфеты и согласилась испить сладкого вина в мастерской - небольшой комнатушке за казармой, которую я снабдил крепкой дверью без щелей.

Дней через двадцать капитан спросил у взводного:

– Где этот салажонок, что там у него с машиной?

– Вон он, - ехидно сказал лейтенант, показывая в окно за спиной ротного, в которое был виден я в обнимку с солдаткой.

Конечно, мне не следовало целоваться напротив кабинета командира. Но двадцать дней постоянного общения с портвейном “три семерки” притупили мою бдительность.

– Сюда его!
– заорал капитан.
– Доставить!!!

Меня ввели.

– Ему! Поручили! Доверили! Оказали доверие!

Тут командир заметил, что я едва стою на ногах.

– Да он же едва на ногах стоит, - сказал капитан обиженным голосом.

Утром на плацу выстроился весь полк. Одни штабные занимали пространство целой роты

– Рядовой Верт, - зычно скомандовал подполковник, - выйти из строя!

Старательно чеканя шаг, а вышел на середину плаца. Так обычно выходят отличившиеся для получения правительственной награды. Я казался сам себе очень маленьким на сером бетоне плаца, на фоне огромного П-образного строя.

– Вот этот, - указал подполковник на меня, вот этот...

Тут он добавил десяток фраз, доказывающих, что служит он давно и речевой характеристикой подчиненных владеет на высоком уровне ветеранов. Потом он вкратце пересказал историю проблемы.

– И что же он делает?
– интригующе спросил командир у полка. Так как никто ему не ответил, он ответил себе сам: - Он пьянствует, в его каптерке найдено тридцать семь пустых бутылок из-под портвейна. “три семерки”!
– По рядам пробежало глухое, но завистливое “Ого-о-о!” - Он развратничает (подполковник, правда, высказался более конкретнее), отрывает от службы наших девушек, деморализует их!
– в последовавшем за этими словами междометии чувствовалось больше восхищения, чем зависти.
– Он бездельничает, пропивает, пропивает казенные деньги... Он обманывает своего командира!