Слеза Шамаханской царицы

– Ой, да ну зачем же в твою, Эльза! – вступила в разговор до того молча за ними наблюдавшая Маргарита Исидоровна. – У тебя же там бардак, как всегда! Прошу вас в гостиную, Елизавета Васильевна, там и поговорим!

– В гостиную? Но мне бы хотелось наедине... – коротко пожала она плечами.

– Нет, это исключено! – вдруг сердито прокаркала Эльзина мать, злобно взглянув сначала на нее, потом на дочь. – Все разговоры будут проходить в моем присутствии! Я здесь мать и хозяйка, и прошу с этим обстоятельством считаться! Так что прошу, прошу в гостиную!

Лиза видела, как передернулось Эльзино лицо, будто пробежала по нему судорога. Пробежала и сменилась выражением презрительного равнодушия, лишь плечики дернулись вверх-вниз и поднялась маленькая ладошка, махнула вяло:

– Не пугайтесь, Елизавета Васильевна, у нас так... Маме непременно надо информацией обо мне поживиться, она исключительно в этом свою материнскую роль понимает... Она информацией обо мне питается, как хлебом. Я-то уже привыкла, конечно...

Гордо откинув голову, Маргарита Исидоровна обволокла дочь насмешливым взглядом, улыбнулась снисходительно:

– Ты бы при чужих людях не позволяла себе лишнего, дорогая... Не так уж глупа твоя мать, как ты хочешь себе представить. И я думаю, наша гостья не затем сюда заявилась, чтобы полюбоваться на нашу с тобой родственную привязанность. – И, обернувшись к Лизе, неловко застывшей в узком пространстве прихожей, продолжила насмешливо: – Ведь так, Елизавета Васильевна, я права?

– Да мне, в общем, все равно... – пожала она плечами. – С вами так с вами, как скажете...

В гостиной сели вокруг журнального столика – она на диване, мать и дочь в креслах. На Эльзу было жалко смотреть – лицо такое, будто на него только что стакан холодной воды выплеснули. Казалось, горечь необходимости терпеть материнское присутствие стекает с него каплями... Но что делать – надо эту жалость проглотить как-то. В конце концов, какое ей дело до их странных семейных взаимоотношений? Не затем пришла...

– Я, собственно, вот что хочу тебе сказать, Эльза... Не буду говорить о себе... То есть о том, сколько я неприятных минут пережила, когда мой муж... Ну, да ладно, не в этом суть. Надеюсь, ты сама все понимаешь.

– Да. Конечно, Елизавета Васильевна. Я все понимаю. Но я... Можно, я объясню...

– Что – объяснишь? Что ты не виновата ни в чем? Не надо, я же не стыдить тебя пришла. В том, что мой муж в одночасье голову потерял, твоей вины действительно нет. Наш разговор будет вовсе не о моем муже. Я просто хочу тебе разъяснить сложившуюся ситуацию... Понимаешь, Максим – мой сын. Он очень любит меня и очень за меня переживает. И когда я узнала, какой выход из этой ситуации он придумал...

– Так Максим – ваш сын? – подала голос из своего кресла Маргарита Исидоровна. – Надо же, какой интересный поворот событий... Ну-ну...

– Мам, а ты записывай, если тебе интересно, – холодно, не глядя на мать, вдруг произнесла Эльза. – Потом почитаешь, развлечешься лишний раз...

– Я, кажется, попросила тебя не хамить мне при посторонних! – отмахнулась Маргарита Исидоровна, подавшись всем корпусом вперед. И, обращаясь к Лизе, произнесла весело: – Ну же, Елизавета Васильевна, продолжайте! И какой же выход придумал ваш сын? Хотя, кажется, я догадываюсь, какой...

– Да, правильно догадываетесь, Маргарита Исидоровна. Он ничего более умного не придумал, как вызвать огонь на себя.

– Ну надо же, молодец какой! – издевательски засмеявшись, стукнула себя кулачком по коленке Маргарита Исидоровна. – Вот это я понимаю, вот это настоящий ребенок, который по-настоящему мать любит! – И, повернувшись к Эльзе, проговорила, живо блестя глазами: – Ты поняла, да? Значит, он с тобой просто поиграть решил! Поиграть, а потом бросить, чтобы отомстить за мамины переживания! Надо же, а с виду такой скромный и открытый мальчик, я и не предполагала в нем такой прыти! Я же любого человека насквозь вижу, а тут... ошиблась... Значит, отомстить решил! Молодец!

– Ну, зачем вы так... – поежилась Лиза, мельком взглянув на Эльзу. – Не хотел он никому мстить... Да и неважно это, собственно. Я это затем рассказываю, чтоб Эльза узнала всю подоплеку... То есть всю правду...

– А я и так все знаю, Елизавета Васильевна, – робко улыбнувшись, пожала плечами Эльза. – Максим давно уже мне все рассказал... Почти сразу... Мы как-то уже и забыли об этой дурацкой подоплеке, если честно. Потому что... Потому что мы очень любим друг друга! Я его очень, очень люблю, Елизавета Васильевна! Я даже не знала, что можно так любить... И не умела раньше... Я, как его увидела, сразу поняла, что это тот самый, единственный... И вы простите меня, пожалуйста! Я даже не думала, что так бывает... То есть поверила вдруг, что все будет хорошо, что все кругом должны за нас радоваться... И вы тоже... Простите, простите меня, Елизавета Васильевна! Я и правда не подумала...

– Не надо просить у меня прощения, Эльза, мне не за что тебя прощать. Но и о любви говорить тоже не надо, прошу тебя. Ну сама подумай – какая любовь? Ты не можешь любить моего сына, у тебя нет на это никакого права. Такие вот дела, Эльза. Уж извини.

– Но почему?..

– А ты что, сама не понимаешь, почему? Потому что у Максима отец есть, который... Хотя он и не родной отец, но это не имеет значения... Да как ты вообще эту ситуацию себе представляешь, скажи? Ты хоть на минуту задумывалась об этом?

– Но я же не виновата, что он...

– Да, ты не виновата. И я не виновата. И Максим тоже ни в чем не виноват. И Сонечка не виновата, и падчерица моя Ленка не виновата. Видишь, сколько невиноватых стоит за твоим «не виновата». Ты одна, а нас много. Так что уступать придется тебе. Ты понимаешь меня, Эльза?

– Да, я понимаю... Но что же делать, если я люблю... Я уже не могу без него... Нет, Елизавета Васильевна, я не могу... Не могу...

Всхлипнув, она стянула с головы полотенце на лицо, вжалась в него. Маргарита Исидоровна не шелохнулась в своем кресле, глядела на дочь внимательно, будто с интересом ждала продолжения разыгравшейся на ее глазах драмы. И разочарованно откинулась на спинку кресла, когда Эльза поднялась на ноги и молча ушла в свою комнату, ладошкой прижимая к лицу полотенце и слепо шаря по воздуху свободной рукой. Показалось, что ее даже пошатывало слегка...

– Ну зачем же вы так, Елизавета Васильевна! – с веселой укоризной обратилась она к ней, подтягивая к себе пачку сигарет. – Пришли, можно сказать, с ножом за пазухой, дочь мою убили... Вам ее не жалко, а?

– Жалко, Маргарита Исидоровна. Мне-то как раз жалко. А вам, похоже, нисколько.

– О! А вот это, позвольте, уже не ваше дело! Вы уж со своими детьми как-нибудь разберитесь. А у меня другие методы воспитания, как вы успели заметить.

– Да. Я заметила.

– Ну-ну... Не считайте себя самой умной на свете женщиной, дорогая. Таких, как вы, псевдомудрых матерей, очень много. А мудрость вовсе не в том, чтобы жалеть и сюсюкать, мудрость в том, чтобы воспитать в ребенке холодную силу противостояния, чтоб ни одно сюсюкающее обстоятельство не смогло потом жестоко ужалить... Как видите, я оказалась права. К любому обстоятельству надо относиться с холодной оценкой, надо заставить себя так ко всему относиться!

– Ну да... Вы и к дочери относитесь, как к обстоятельству – тоже с холодной оценкой. Даже не с холодной, а с убийственно-снисходительной. Извините, что так говорю, и не мое это дело, конечно... Просто мне странно наблюдать...

– А чем вам не нравится холодная снисходительная оценка? По-моему, это лучше, чем сюсюканье! Оценка – это, между прочим, основной стимул развития личности. Потребность к мотивации, так сказать. Она должна мне доказать, что достойна более высокой оценки, и потому...