Слезы дракона

Некоторое время слепая молчала, только беззвучно шевелила губами. Рот ее был вял, губы совершенно обескровлены и какого-то землистого цвета.

Гарри посмотрел на часы. 2:08.

Слепая подняла руку и истончившимися пальцами, больше напоминавшими острые и хищные когти, ухватилась за поручень ограждавшей кровать сетки.

–  Таня, пожалуйста, оставьте нас одних.

Сиделка попыталась было возражать, но слепая повысила голос, и на этот раз просьба ее прозвучала скорее как приказ.

Едва за Таней закрылась дверь, как Дженнифер Дракман спросила:

–  Сколько вас находится в палате?

–  Пятеро, - быстро ответила Конни, забыв упомянуть собаку.

–  Вы не все из полиции, и привело вас сюда дело, не столько интересующее полицию, сколько касающееся лично каждого из вас, - заметила Дженнифер Дракман с проницательностью, которая вполне могла быть ей дарована свыше в качестве компенсации за долгие годы полной слепоты.

Что-то в ее голосе, какой-то неуловимый оттенок любопытства и одновременно надежды, заставило Гарри честно признать:

–  Вы правы. Мы не все из полиции и мы действительно пришли сюда не как полицейские.

–  Что он вам сделал?
– спросила слепая.

Каждый из них, в полной мере испив свою чашу страданий от Тик-така, поначалу даже толком не знал, как можно кратко ответить на этот - такой простой - вопрос.

Правильно истолковав их молчание, слепая спросила:

–  Вы знаете, что он из себя представляет?

Это был удивительный вопрос, прямо свидетельствовавший, что матери было кое-что известно о необычных способностях ее сына.

–  Да, - ответил за всех Гарри, - знаем.

–  Все считают его таким любящим сыном, - дрогнувшим от внутреннего волнения голосом произнесла мать.
– Совершенно не хотят выслушать меня. Идиоты. Ни за что не желают выслушать меня. Все эти годы… не верят, не желают мне верить.

–  Мы выслушаем, - сказал Гарри, - и мы вам верим. Тень надежды мелькнула на ее исхудавшем лице, но чувство это столь длительное время не востребованным таилось в ее душе, что отвыкшие выражать его изможденные черты лица не могли надолго удержать его. Она чуть приподняла голову от подушек, и от этого,такого простого и естественного движения, все жилы под дряблой кожей на ее шее вздулись.

–  Вы ненавидите его?

После минутного молчания Конни сказала: - Да, я ненавижу его.

–  Да, - сказала Джанет Марко.

–  Я ненавижу его почти так же сильно, как ненавижу самое себя, - призналась слепая. В голосе Дженнифер Дракман зазвучало презрение. На какое-то мгновение призрак былой красоты полностью покинул увядшие черты. Лицо ее явило собой само уродство, карикатуру на злую, старую ведьму.

–  Вы убьете его?

Гарри, не зная, как ответить на такой вопрос, замешкался. Мать Брайана, однако, не постеснялась выразить вслух самое заветное свое желание:

–  Я бы сама его убила, собственными руками задушила бы… но я так слаба… так слаба. Вы убьете его?

–  Да, - ответил Гарри.

–  Но сделать это будет нелегко, - предупредила его Дженнифер.

–  Да, нелегко, - эхом отозвался Гарри, бросив взгляд на часы.
– И у нас очень мало времени.

4

Брайан Дракман спал.

Сон был глубокий и здоровый. Полностью восстанавливающий силы.

Снилась ему власть. Он был проводником молний. И, хотя стоял день, небо во сне было сплошь черным от клубившихся на нем мрачных грозовых туч Страшного Суда. Собиралась чудовищная гроза, призванная положить конец всем другим грозам на земле, наполняя его мощными потоками электрических зарядов, и из его рук, стоило ему только захотеть, вырывались длинные, змеевидные проблески молний или огромные огненные шары. Бурно шел процесс СТАНОВЛЕНИЯ. И, когда в один прекрасный день процесс этот завершится, Брайан и сам станет молнией, всеразрушающей, всеочищающей, уничтожающей все сущее на земле, омывающей мир свежей кровью, и тогда в глазах тех, кому посчастливится остаться в живых, обретет он наконец бесконечное уважение к себе, восхищение и безмерную любовь.

5

Безглазая ночь слепо протягивала дрожащие, ищущие щупальца тумана. Белые и полупрозрачные, они с любопытством ощупывали полуосвещенное окно палаты Дженнифер Дракман. Свет лампы блекло отражался в холодных капельках росы, выступившей на запотевших боках графина, заставляя сталь тускло переливаться.

Конни стояла у изголовья больной рядом с Гарри. Джанет пристроив у себя на коленях спящего сына, расположилась в кресле ночнoй сиделки, а пес улегся на полу у ее ног, уткнув морду в лапы. Скрытый тенью Сэмми неподвижно застыл в углу, молчаливый и торжественный, находя в истории жизни, разворачивающейся перед ним, много общего со своей.

Увядшая женщина, откинувшись на подушки, пока говорила, казалось, слабела прямо на глазах, словно сжигала последние крохи самой себя в угоду последней возможности поделиться с людьми своими мрачными воспоминаниями.

Гарри неотступно владело ощущение, что все эти годы она потому так цепко держалась за жизнь, что хотела дождаться этого вожделенного мига, когда сможет наконец открыться аудитории, которая не только внимательнo выслушает ее, но и поверит всему, что она скажет.

Слабым, прерывающимся голосом она начала свой рассказ:

–  Ему сейчас только двадцать лет. Мне было двадцать два года, когда я им забеременела… Но начать, видимо, следует… за несколько лет до его… зачатия.

Простой арифметический подсчет показывал, что в данный момент ей было не более сорока двух, от силы сорока трех лет.

До Гарри с разных сторон палаты донеслись приглушенные испуганные возгласы и нервное ерзанье присутствующих по мере того, как каждому из них становилось ясно, что она не на много старше их. Выглядела же она не просто старухой. Древней старухой. Не безвременно состарившейся на десять, или даже двадцать лет женщиной, а на все сто. И пока снаружи густые клубы тумана постепенно заволакивали окна, мать Тик-така поведала им о том, как в шестнадцать лет, одурев от школы, сбежала из дому, влекомая детским желанием быстрее познать жизнь, все ее удовольствия и треволнения, внешне уже с тринадцати лет не по годам физически развитая, но, как поняла много позже, внутренне эмоционально явнo еще не созревшая и не такая умная и находчивая, какой сама себе казалась.

В Лос-Анджелесе, а спустя некоторое время в Сан-Франциско, в разгар повальной эпидемии свободной любви, разразившейся в конце 60-х и начале 70-х, у красивой девушки был широкий выбор среди одинаково мыслящих с ней молодых людей, в которых без зазрения совести можно было влюбляться, и почти бесконечное количество самых разнообразных химических препаратов, так или иначе воздействующих на мозг, которыми можно было, забавляясь, экспериментировать. Проработав на различных должностях в магазинах, торгующих наркотиками, продавая психоделические плакаты и всякую другую мелочь для наркоманов, она решила в конце концов и сама заняться наркобизнесом. В качестве торгового агента, которого поставщики товара уважали за деловую хватку и в которого, как в красивую женщину, влюблялись, у нее появились неограниченные возможности испробовать массу экзотических наркотиков, о существовании которых обычные потребители даже и не подозревали.

–  Больше всего нравились мне галлюциногены, - произнесла она голосом далеко упрятанной где-то в глубинах старушечьего тела молодой падшей девочки.
– Дегидрированные грибы из тибетских пещер, светящиеся грибки из затерянных в горах Перу долин, соки, приготовляемые из цветков различных кактусов и из мало кому известных кореньев, толченая кожа экзотических ящериц из Африки, глаза тритона и еще многое другое из того, что выходило из мензурок хитрых химиков во время их опытов. Мне хотелось перепробовать все на свете, некоторые из наркотиков по нескольку раз, и все ради того, чтобы они унесли меня туда, где я никогда не смогу побывать, и показали мне то, что я никогда не смогу увидеть.