Слезы на льду

– Поскольку с оплатой гостиницы у меня возникли некоторые проблемы, которые так и не удалось решить в течение дня, я была вынуждена поставить в известность руководство своей газеты. Главный редактор очень просил передать вам лично, что с этого дня все отношения между газетой «Спорт-Экспресс» и Федерацией фигурного катания России он считает разорванными.

– О чем вы говорите, Лена? – попытался сыграть удивление Писеев. – Я вообще не понимаю, о чем идет речь. Вы же знаете, как я к вам отношусь?

– Более того, – не делая паузы, продолжала я. – Если вы считаете, что мне совершенно нечем занять время и я готова бегать за вашим бухгалтером круглосуточно, уверяю вас, что это не так. Я совершенно не требую, чтобы помимо гостиницы вы оплачивали мне суточные, но в этой ситуации считаю, что вы – раз уж официально включили меня в список делегации – просто положили эти деньги себе в карман. И еще, Валентин Николаевич… – Поскольку пар был выпущен, улыбка получилась почти искренней, а голос – дружелюбным. – Меня вообще-то и раньше предупреждали, что вы собой представляете. Теперь я убедилась в этом лично. Всего хорошего!

Вернувшись в отель в районе полуночи, я снова подошла на ресепшен – попытаться оттянуть срок оплаты хотя бы на сутки. Дежурная непонимающе вскинула на меня глаза:

– Так у вас уже все полностью уплачено. Час назад.

Много позже я поняла, что обижаться на Писеева было по меньшей мере неразумно. Как человек, возглавлявший федерацию своего вида спорта на протяжении не одного десятка лет и немало – по мнению того же Вернера – способствовавший ее развалу, он на самом деле был гениальным чиновником, в совершенстве освоившим принцип «разделяй и властвуй». В фигурном катании ему удавалось ломать и подминать под себя личностей такого феерического масштаба, по сравнению с которыми я была сущим цыпленком, ничего, как выяснилось, не понимающим во «взрослой» жизни. Писееву прежде всего был нужен лояльный ему журналист. Я же имела глупость всерьез поверить в его альтруизм.

Впрочем, разругавшись в лохмотья с главным фигуристом страны в Копенгагене, я не сильно переживала, решив для себя, что сам президент как личность и уж тем более – герой возможныхпубликаций никакого интереса для меня не представляет, писать о фигурном катании запретить мне не может, благо газета хоть и нищая (что, безусловно, временно), зато независимая(что, хочется верить, надолго), а главное – японимала, что по-настоящему для меня важно только то, как относятся и будут относиться к моей работе тренеры и спортсмены. Ведь даже несмотря на внушительное, красной кожи редакционное удостоверение с торжественным словом «обозреватель» на внутренней стороне и официальным вроде бы правом влезать в чужие жизни с самыми бестолковыми вопросами, я прекрасно отдавала себе отчет, что в глубине души отождествляю себя именно со спортивной публикой. Слишком много лет варилась в том же котле, что и они.

Колоссальную роль в моем отношении к профессии журналиста сыграл отец. Он был выдающимся тренером, десять лет возглавлял сборную СССР по плаванию. Был жутко расстроен, что меня ни в каком виде не привлекает профессия, которой они с мамой отдали всю свою жизнь, но когда все же смирился с моим выбором, сказал:

– Запомни: журналист – профессия обслуги. Если ты поймешь это сейчас, тебе будет гораздо легче переносить чужой психоз, нервные срывы, незаслуженные обиды – все, что выплескивается из человека в тот момент, когда он проигрывает, получает травму, теряет смысл жизни. На это ни в коем случае нельзя обижаться. Потому что большой спорт – это такая концентрация всего человеческого существа, какой не встретишь ни в одной другой профессии.

Последнее я понимала и без него. И тем не менее все сказанное восприняла без обсуждений – как аксиому.

Дальнейшие правила поведения складывались автоматически, по мере того как набирался опыт: не лезть к спортсменам с вопросами до выступления; не требовать к себе внимания и не грузить людей своими проблемами; не задавать вопросов, ответы на которые можно без труда найти в любом официальном справочнике; не опаздывать на интервью, равно как и не затягивать его сверх условленного времени; не нарушать договоренностей частного порядка; уметь признавать свои ошибки и прощать – чужие; а главное – быть готовой аргументировать любое, пусть даже обидное для кого-то, собственное мнение, если уж оно высказано в газете.

Была ли я при этом болельщиком? И да, и нет. С одной стороны, я влюблялась во всех героев, с которыми сталкивала меня профессия. С другой – с самого начала отдавала себе отчет в том, что выигрывает всегда кто-то один. И это само по себе трагедия для проигравшего. К тому же в фигурном катании по тем временам триумф порой отделял от трагедии один-единственный (зачастую – проплаченный) судейский голос. Или – негласный приказ. Но принять чью-то сторону в любом случае означало стать противником для многих других, тем более что за каждым фигуристом всегда стояла целая команда.

* * *

Конфликт с Натальей Линичук случился именно по этой причине и стал в моей карьере единственным по-настоящему «долгоиграющим».

Линичук была одним из тренеров, с кем у меня сложились прекрасные отношения с первого же дня знакомства в 1991-м. Наташа работала фанатично, до изнеможения на льду московского Дворца спорта «Олимпийский», однако все лучшие ученики один за другим оказывались в чужих группах. Помню свой бестактный вопрос в интервью: «Почему от вас уходят?» (Имелись в виду победители юниорских мировых первенств Ярослава Нечаева, Юрий Чесниченко, Оксана Грищук.) И ответ Линичук: «Это же легко объяснимо. Что я могу предложить своим спортсменам кроме адовой работы? А им в это же время со всех сторон говорят, что, мол, если они перейдут к тренеру с мировым именем, то через год с гораздо меньшими затратами сил и нервов станут ездить на чемпионаты Европы и мира».

Все изменилось в 1992-м. Когда после Олимпийских игр в Альбервилле уехала в США Наталья Дубова.

Впрочем, здесь необходим краткий экскурс в историю.

Политику и моду на льду и за кулисами в танцах на олимпийском уровне долгое время определяли всего два тренера – Елена Чайковская и Татьяна Тарасова.

Вне конкуренции среди российских танцоров, пожалуй, всегда были лишь подопечные Чайковской Людмила Пахомова и Александр Горшков. Зато вторая пара этого тренера – Линичук и Карпоносов бились с тарасовскими Ириной Моисеевой и Андреем Миненковым не на жизнь, а на смерть. Под конец своей карьеры Моисеева – Миненков ушли к совсем тогда молодой Наталье Дубовой. И хотя чемпионами у нее они так и не стали, именно с ними Дубова вошла в число избранных.

Танцевальный олимпийский турнир-1988 впервые стал золотым для Тарасовой. Но за чемпионами – Натальей Бестемьяновой и Андреем Букиным – ждали своей очереди дубовские Марина Климова – Сергей Пономаренко и Усова – Жулин.

К началу 1990-х Чайковская отошла от спорта – занялась созданием детского ледового балета, второй гигант танцевального тренерского цеха – Татьяна Тарасова – с головой ушла в свой театр, а вот Дубова в гордом одиночестве вышла на пик влияния. У нее продолжали кататься чемпионы мира Марина Климова и Сергей Пономаренко, в спину им дышали Майя Усова и Александр Жулин и к ней же – от Линичук – ушла совсем юная Оксана Грищук и встала в пару с Евгением Платовым.

Идиллия длилась недолго. Когда в одном пространстве собрано столько танцоров, тренер просто вынужден сделать ставку на конкретный дуэт. Дубова поставила на Усову с Жулиным. И Климова с Пономаренко немедленно стали искать новое пристанище.

Через год, в феврале 1992-го, они стали олимпийскими чемпионами под руководством Светланы Алексеевой и выступающей в роли консультанта (а на самом деле – тяжелой артиллерии во всех смыслах этого слова) Татьяны Тарасовой, которая специально ради этого на год вернулась в спорт, а затем снова переключилась наледово-театральную деятельность. А Дубова с оставшимися учениками отправилась зализывать моральные раны в гораздо более комфортабельный с точки зрения условий и оплаты тренерского труда Лейк-Плэсид, предварительно выгнав из группы за аморальное поведение Грищук и поставив Платова в пару с совсем молоденькой Татьяной Навкой.