Слишком большое сходство (сборник)
Шрифт:
– Если бы я тебя не знал, – сказал Зайцев, – я бы вышел, хлопнув дверью.
– Я не сказал тебе главного, – усмехнулся Ксенофонтов. – Я не сказал, где его искать.
– И... это... где?
– Для начала закрой рот. Вот так. А искать... Походи со своими ребятами по ресторанам. У нас, слава богу, их немного. Оперативникам твое задание даже понравится. Второе... Пусть потолкаются на базаре, у овощных рядов. Но пусть обращают внимание не на тех, которые продают, и не на тех, которые покупают.
– Ты что, издеваешься? – не выдержал Зайцев. – На кого же им тогда смотреть?
–
Зайцев молча поднялся, вышел из кабинета и осторожно прикрыл за собой дверь, будто покидал заболевшего человека, который даже не понимает своего безнадежного состояния. Здание редакции он покинул задумчиво, но чем ближе приближался к прокуратуре, тем походка его становилась увереннее, быстрее, в движениях появилась твердость человека, прекрасно знающего, что ему делать и в какой последовательности.
А Ксенофонтов, порывшись в столе, нашел две кнопки и приколол снимок к стене, как раз напротив своего стола. И теперь стоило ему поднять глаза от рукописи, перед ним опять разворачивалась вся картина ограбления.
И снова мчался через дорогу грабитель с деньгами под мышкой, и его напарник в белом пиджаке все еще придерживал дверцу «Жигулей», и прохожие стояли, оцепенев от неожиданности. Ксенофонтов всматривался в парня, который легко, почти летяще перебегал через дорогу. Была, правда, в его фигуре какая-то едва уловимая нескладность, но Ксенофонтова это только порадовало.
– Все правильно, старик, – проговорил он вслух. – Все правильно.
Нет, не написал он в этот день очерка о передовике производства. Не пошел у него очерк, так тоже бывает. Другие мысли, более увлекательные и дерзкие, охватили Ксенофонтова в этот день, и он отдался им с радостью. Возможно, кто-то сочтет его слишком легкомысленным и самонадеянным, кто-то решит, что его и на пушечный выстрел нельзя подпускать к газете, но как бы там ни было, шальное настроение вытолкнуло Ксенофонтова из редакции, и он пошел вдоль улиц, иногда пришептывая что-то про себя, иногда ухмыляясь чему-то в свои рыжеватые усы...
То ли голод обуял его, то ли жажда общения или необъяснимое желание побыть среди людей, но в этот день Ксенофонтов несколько раз заходил в кафе, но тут же, не дождавшись официанта, испугавшись длинной очереди или отвратных запахов, уходил. И снова шагал по улице, и светилось в его глазах... Да, вдохновение. То самое, которое столь редко посещало его за редакционным столом.
Войдя в чебуречную и вдохнув дымный чад горелого масла, он тут же вышел. Потом Ксенофонтов посидел в шашлычной за столиком, покрытым скатертью в красных томатных пятнах. Но нет, не стал он принимать шашлыки в этом несимпатичном месте.
Уже возвращаясь домой, он по дороге зашел в телефонную будку и набрал номер Зайцева.
– Привет, – сказал он. – Есть успехи?
– Будут, – хмуро ответил следователь.
– Это хорошо. Дело в том, что я забыл сказать тебе некоторые
подробности словесного портрета и...– Ну?!
– Тот, который в машине, носит темные очки в темной металлической оправе, возможно, даже с фирменной нашлепкой на стекле. А тот, что бежит через дорогу, в парике. На самом деле его волосы гораздо короче.
– А в чем обут тот, который сидит в машине и от которого на снимке виден кусок рукава? – спросил Зайцев, уже не скрывая насмешки.
– Черные модельные туфли.
– У тебя все? – спросил Зайцев таким тоном, словно его отвлекали пустяками от важного дела.
– Да, старик, теперь все. Будь здоров.
– Подожди! – начал было следователь, но Ксенофонтов уже повесил трубку...
Прошла неделя, и за это время друзья ни разу не встретились, ни разу не поговорили по телефону. Несколько попыток Ксенофонтова связаться с Зайцевым по телефону оказались тщетными – того не было ни в кабинете, ни дома. Да у него и своих хлопот хватало.
Однажды в конце рабочего дня некстати зазвонил телефон. Ксенофонтов поднял трубку, даже не подозревая, что наконец-то объявился Зайцев.
– Ксенофонтов? – услышал он. – Рад слышать твой голос.
– Старик! – вскричал Ксенофонтов. – Неужели ты жив?
– Похоже на то, хотя я крепко в этом сомневаюсь.
– Я рад за тебя, старик! Чует мое сердце, что ты мог и того... Что с тобой могло случиться всякое, а?
– Случилось, Ксенофонтов! Успел он все-таки из своей пушки бабахнуть в мою сторону, успел.
– Ты небось в кровище весь? – спросил Ксенофонтов.
– И это было. Но сейчас я в норме. Могу позвонить, в гости пригласить...
– И подаришь что-нибудь?
– Приходи. Подарю все, что понравится. Я сейчас на больничном, слегка хвораю... Рука болит, но уже лучше.
– А между прочим, схватки с преступниками в твои обязанности не входят. По должности тебе положено общаться с ними в кабинете, когда им уже нечем бабахать.
– Виноват, – вздохнул Зайцев. – Проявил неуместное рвение. Как говорится, усердие оказалось не по разуму. За что и страдаю. А почему ты не спросил о...
– Словесном портрете? Я и так знаю – с ними все в порядке. Где ты их взял?
– На базаре. Возле овощных рядов. Но видели их и в ресторане, и в комиссионке.
– Меня волнует одно – у водителя были очки в черной металлической оправе?
– Были! И у второго тоже. В очках и взяли. Но почему ты решил...
– О! – воскликнул Ксенофонтов. – Это не телефонный разговор. О таких вещах нужно говорить с глазу на глаз. В общем – еду. Жди!
Ксенофонтов одним махом сгреб со стола все исписанные листки, отнес машинистке и, прыгая через три ступеньки, на длинных своих ногах понесся вниз, прочь из редакции.
У Зайцева действительно одна рука висела на перевязи, но он был бодр, по комнате ходил пружинисто, поворачивался резко, на Ксенофонтова смотрел требовательно, будто тот невзначай вызнал служебные тайны и теперь предстояло выяснить – как он их вызнал, кто помог и насколько опасна подобная утечка информации.
– Прежде всего, – обеспокоенно произнес Ксенофонтов, – ты вернул государству пятьдесят тысяч?
– Сорок девять. Тыщу они успели спустить.
– За неделю?! – ужаснулся Ксенофонтов.