Слива любви

– Для молодости и красоты, тупица! – процедила Анаис.

– Но, как оказалось, там находилась ядовитая ведьминская слюна! На следующий день бедняжке графине сделалось худо. К вечеру она умерла. Граф на исповеди покаялся и рассказал о случившемся падре. Благодаря месье Маро, его чистейшему сердцу, желанию наказать убийцу жены Инквизиция сегодня празднует очередную победу. Теперь мы вздохнем с облегчением. Бесовское отродье через четверть часа окажется на костре.

Толпа заревела от радости.

– Триумф глупости, – усмехнулась Анаис.

– Улыбаешься? – раздалось глухое мяуканье поблизости.

Возле деревянной балки на булыжных камнях сидел черный кот. Животное безучастно водило головой, жмурилось и изредка разевало пасть.

– Где тебя носит? Чуть всё не пропустил, – зашептала Анаис.

– Да, казнь и впрямь обещает быть захватывающей, – мяукнул кот. – Белла здесь, Мартина тоже… и Эрик – хотя я сам его не видел, врать не буду.

– Это зачем? – удивилась Анаис.

– А ты еще не поняла? Пришли проститься: все-таки сестры, брат.

– Что ты несешь? Зачем со мной прощаться? – нервно спросила Анаис.

– Ты нарушила отцовский запрет, тебе это так не оставят.

– Мартиш, прекрати, ничего не будет, папа не знает.

– Знает, – уверенно заявил кот. – Сатана всё знает.

Ведьма благодушно закатила глаза и громко рассмеялась. Она хохотала и хохотала, пока её взгляд не остановился посреди толпы.

– Белла, – одними губами проговорила она, меняясь в лице: воодушевление сменилось растерянностью. Её плечи содрогнулись, ноги ослабли, а глаза стали темными, будто разум наполнился туманом и глухотой. Голоса стали отдаляться, делаясь отголосками; перед глазами понеслись черные вихри, уносящие в темноту воздух, свет и людей. Ее внезапный страх осчастливил всех, кто так долго этого ждал.

– Что же ты не радуешься, ведьма? – спросил палач, подталкивая пленницу в плечо. – Самое время хохотать.

На непослушных ногах Анаис спустилась на землю и подошла к обложенному хворостом высокому бревну. Рослый страж стиснул её плечи веревкой, накрепко привязав к деревянной опоре.

– Ты разозлила отца, Анаис, – зашипел ей в спину женский голос.

– Он предупреждал… ты ослушалась, – продолжил другой.

– Мартиш, – еле слышно позвала ведьма и закрыла глаза, – беги… беги к нему, может быть, ты успеешь… беги, Мартиш, проси за меня.

– Поздно, Анаис, – промурлыкал кот.

– Беги в собор, Мартиш, – еле слышно говорила Анаис, – там, на барельефе, у главного входа, возле Архангела с весами, очередь в ад, ты знаешь… Попроси прислужника наклонить весы и пустить тебя в преисподнюю… скажи ему: «Исчадие Мартиш, к царю. Это срочно». Беги…

Мартиш оглянулся, немного помедлил, посмотрел на голые ступни хозяйки, безвольно висевшие над сухими вязанками, и шмыгнул в густую толпу.

Тем временем вельможу спустили с подмостков. Не дожидаясь исхода, он уселся в поджидавшую его повозку.

Началась суматоха: пробираясь к кострищу, зрители наседали друг на друга и давили соседей, толкаясь локтями.

– Отправляйся в Тартар, – выкрикнул кто-то.

– Адских мук тебе, ведьма!

– Поделом, грешница!

– Что вы сделали с собой? Что вы делаете друг с другом? – прошептала Анаис, и по ее щекам покатились слезы. – О тебе плачу, папа… Я такая же, как и они, не внемлю твоим урокам, я возвращаюсь домой.

Палач медлил. Он уже давно держал в руках факел и мог в любую секунду опустить его на сухие ветки, но стоял у кострища, вытянув вперед руку, и ждал.

Люди бесновались, они выкрикивали ругательства, призывали начинать, но слуга инквизиции стоял неподвижно. Впору было звать дирижера. Одним жестом он бы успокоил толпу.

– Сжечь, сжечь, – подсказал им палач.

– Сжечь, – подхватили первые ряды, – сжечь, сжечь, – неслось разноголосо за ними.

– Сжечь, – заревело скопище, повторяя слово наперебой.

– Сжечь, сжечь, – скандировала уже вся площадь.

Палач, широко расставив ноги, поднял факел высоко над головой. Переполненная народом площадка перед ратушей, все прилегающие улочки и крыши домов поблизости, все балконы и ложи, заполненные людьми, стали единым организмом, знавшим только одно слово. Обходя привязанную пленницу, убийца Анаис поджигал сухие ветки смертельного костра и слышал, как без малого сто тысяч человек подбадривают его.

В стороне от скопища, напротив холста на деревянной подставке, стоял бородатый человек. Поглядывая на ведь-минский костер, художник водил по холсту кистью и иногда выставлял вперед руку, чтобы, прикрыв один глаз, примериться к чему-то деревянной палочкой помазка.

За его спиной всхлипывала невысокая девушка. Не в силах смотреть на оранжевое пламя с черным дымным хвостом, она стояла отвернувшись и спрятав в руках лицо. Из мокрых глаз сочились капельки слез, проталкивались к скулам, текли мимо круглого подбородка до длинной шеи.

Неожиданно она оборвала всхлипы. Слезы высохли. Она переменилась в лице, с вызовом поглядела на кострище, бунтуя от злости и несправедливости, но, сделав несколько шагов вперед, заглянув через плечо художника на полотно, вновь стала милой и прелестной. От восхищения взгляд её стал влюбленным и счастливым. Она рассматривала то руки художника, то его кисть, то досточку, по которой он водил палочкой с волосками.

– Сюда, Мартиш, сюда, исчадие, – зашипела девушка, заметив животное в просвете человеческих ног, – пошли-ка отсюда.

Держа на руках огромного черного котищу, девушка обогнула толпу, улыбнулась охранникам и прошмыгнула за деревянную перегородку, столкнувшись с бледным Локом.

– Ой, извините, можно мне пройти? – спросила она палача и опустила глаза, как и подобало милой юной мадемуазель.

– Такой красавице можно всё, – поклонился палач, провожая красотку взглядом.

– Эй, возница, – зашептала Анаис, подойдя к повозке, которую покинула час назад, – подвезешь меня? Ты же добрый дядя… да? Ну, вот и чудно, – обрадовалась ведьма и забралась наверх.

Париж. Музей Пети Пале. Наши дни.

– Дедушка, смотри-ка, – выкрикнула девчонка лет одиннадцати, остановившись возле картины. – Это что же, ведьма?

К ней поспешил пожилой высокий мужчина. Он приблизился к стене и, внимательно оглядев полотно, улыбнулся:

– Это казнь ведьмы. Очень старое полотно. Представь только, ему без малого четыреста лет.

– Её убивают? – спросил ребенок, остановив пальчик на объятой пламенем женской фигуре.