Слива в цвету и дорожная пыль

— А нам было легко? — тихо спросила Мэй.

— Конечно. А ты сомневалась?

И тут Мэй не выдержала. Шагнув к нему на встречу, она обняла его крепко-крепко, уткнувшись лицом в тунику у него на груди, и чуть не заплакала от облегчения. После короткого колебания, Альфонс обнял ее, и руки у него были такие крепкие и нежные, что это было просто невыносимо — но как же хорошо!

Он как будто заколебался, но потом провел рукою по ее спине, от плеч до талии — погладил. Проговорил в волосы:

— Расскажи, почему ты сражалась за право стать женой Лина?

— А, — Мэй отстранилась и чуть покраснела. — Ну, это то, что я могла сделать. Я сама. Все остальное за меня устраивали, а это…

— Но разве это не значит, что ты теперь будешь затворницей во дворце Лина? — осторожно спросил Альфонс и торопливо добавил: — Я не критикую, я пытаюсь разобраться! Ты ведь и так у него жила, но как его сестра, разве нет?

— Да, — кивнула Мэй. — Четыре года назад я перебралась жить в Очарованный дворец. Но с тех пор много всего случилось… Так, часть Союза Цилиня подняла мятеж. Лин и тренированные тобой алхимики его подавили, но… там все было не так просто. Лину пришлось сделать кое-какие уступки. И одной из них было то, что меня удалили из дворца, и теперь у Лина другой официальный алхимик. Он сказал, что это была временная мера. А тут родные меня не трогали, потому что Лин дал им понять, что одно из условий его покровительства — мое благополучие. Ну и бабушка Лоа умирала, я хотела быть с ней… И вот когда она умерла, я подумала, что хочу добиться чего-то, а не быть просто заложницей у моих родственников и у политики двора.

— И вместо этого ты решила стать заложницей политики двора по другому поводу? — уточнил Альфонс.

— Нет, ты не понимаешь! — воскликнула она. — Как только я стану женой Лина, меня уже никто не сможет ни для чего использовать или заставить что-то делать кроме того, что хочет Лин! А он… — она чуть покраснела, — он от меня ничего не станет требовать, мы договорились. И я даже смогу выбираться тренировать алхимиков, или в город, или заниматься любыми другими делами — очень выгодно мне получается, на самом деле! Главное, чтобы меня никто не узнал, но ведь никто и не будет знать, как выглядит императрица без грима! Буду учить алхимии, помогать Ланьфан… в общем, я не буду затворницей, не волнуйся. Это будет хорошая жизнь.

— Ты так говоришь, будто умирать собралась.

— Я просто подхожу ответственно!

— Отлично, — Ал неловко вздохнул. — Отлично просто. А как Сэйомэй?

— Сэомэй живет во дворце, в специальном вольере. Вот ее-то я точно не хотела делать заложницей своих родичей. И да, Альфонс, у нее щенки! Такие замечательные! Я как раз хотела тебе писать в последнем письме!

— Правда? А я как раз написал тебе, но не отправил, на острове, где мы жили, там была такая колония рыбачек, тебе бы понравились. Ужасно самостоятельные женщины. Так вот, они…

Они и в самом деле говорили долго, почти до самого рассвета, сидя на застеленной кровати Мэй. Мэй зевала и зевала все сильнее, а потом наконец, видимо, сама не заметила, как, наклонила голову на плечо Альфонса. Он говорил ей об островах льяса, где в начале лета солнце только касается края горизонта, но никогда не заходит, а голова ее клонилась все ниже и ниже, и вот ее щека уже в самом деле лежала на бедре Альфонса, а черные блестящие косы упали к его ногам.

Замерев от невесомого, прозрачного и болезненного счастья, он сидел так и боялся пошевелиться, пока на улице не рассвело окончательно, а в окно не ударили мелкие камешки. Тогда он аккуратно переложил Мэй на постель, вылез из окна и аккуратно спустился вниз, по трансфигурированным уступам.

— Судя по тому, что тебя не было всю ночь, она тебя простила? — отчаянно зевая, спросил ждавший его Эдвард.

— Простила, — сумрачно кивнул Альфонс.

— Вы только разговаривали, да? — Эдвард снова зевнул, но Ал был настолько расстроен, что ему даже не пришлось подавлять ответный зевок.

Он кивнул.

— Вот это влип так влип, да, — констатировал Эдвард невесело.

Из дневников А. Элрика

Наверное, придется зазимовать на островах Сонро, хотя и тут вряд ли найду, что ищу: местный всезнающий алхимик, кажется, фальшивка. Постараюсь еще встретить его завтра. Остается смутная надежда, что до холодов с материка придет почтовый катер и капитан согласится взять нас троих. Если нет, то опять мое возвращение откладывается, и на сей раз даже не написать об этом. Как же неудобно раз за разом.

Бывает иногда странное чувство, что уже поздно возвращаться, хотя мы не получали из дома никаких дурных вестей.

Ноябрь 1920 г.

* * *

Мэй просыпалась долго, парила в белом тумане. Сквозь туман ей слышался гудок — то ли паровоз, то ли, может быть, поезд. Ведь построили же железную дорогу через пустыню, уже два года как достроили, и теперь до Аместрис ходят поезда с заходом в Ишвар…

Ей казалось, что особенно хорошо, тепло, и кто-то гладит ее по голове, но только замерзли ноги. Проснулась она счастливая и сообразила: это громко, пронзительно трубили за окном. Императорская свадебная процессия, вооруженная горнами, дудками, барабанами, а также иным оружием — настоящим и церемониальным — толпилась под окнами.

Мэй знала, что все это только фарс, что все это нужно для того, чтобы она могла спокойно жить во дворце бок о бок с Лином и Ланьфан и заниматься тем же, чем всегда занималась, но вдруг ее охватило тяжелое, неприятное чувство. Ее почти затошнило, и мелькнула паническая мысль бежать — куда, зачем?

К тому же, голова казалась грязной, а во рту был несвежий привкус.

— Госпожа Мэй! — служанки в панике ворвались в комнату. — Прибыла процессия с вашим свадебным нарядом! Ах, вы еще не проснулись, как же так, хозяйка, — то есть бабушка Мэй, — прикажет нам косы отрезать! Поднимайтесь же!

И Мэй поднялась, и позволила умыть себя, и навьючить себе на голову тяжеленный головной убор (он оттягивал руки служанке, которая несла его, а на голове показался и вовсе свинцовым). Позволила обернуть себя в многослойный свадебный наряд, который давил на плечи. День тянулся и тянулся под той же свинцовой тяжестью, и вместо далекого, блаженного гудка или птичьих криков над морем в уши лился только бестолковый щебет служанок. Мэй бы сейчас все отдала хотя бы за шелест пустынного песка под ногами.

«Терпи, — сказала она себе, сцепив зубы. — Сама это выбрала, терпи теперь!»

Длинный хвост процессии с невестиным палантином показался из Дома Тысячи Змей и растянулся на несколько улиц Шэнъяна. Было жарко, носильщики и входящие в процессию свитские (частью из императорского дома, частью из клана Чан) украдкой смахивали пот.

Дядя Мэй, официальный глава клана Чань, ехал позади палантина в коляске, запряженной парой прекрасных гнедых коней — не улучшенных скоростных, что поставляли для почтовых конюшен, но очень хороших. Мэй украдкой поглядывала на них, раздвинув задние шторки на своем палантине — все равно делать было совершенно нечего. Лошади явно скучали.

От волнения Мэй не чувствовала жары, ее даже слегка знобило. Успокаивали только кинжалы: привычные ножны она пристегнула втайне от служанок и снимать не собиралась даже за все сокровища императорского дворца. Пить не хотелось совершенно, хотя она почти ничего не пила с утра и совсем ничего не ела. Зато ужасно захотелось в туалет, но она мужественно терпела.

«Я боевой алхимик в конце концов, — сказала она себе. — Нарисую печать румянами и сооружу тут прямо внутри ночной горшок… вот хоть из этих украшений. Никто и не заметит. И результат тоже куда-нибудь трансмутирую».