Сломанное время
Шрифт:
– Отправишь?
Пили долго, молча. Так же тихо попрощались, ударив по рукам…
Макаров вытянул из-под себя затекшую ногу.
– Что было потом?
– Через четыре дня Виктор оказался в окружении…
Через четыре дня Витька оказался в окружении. Он и девятнадцать пацанов его оказались пробкой в ущелье под Алхазурово. Поторопились люди Басаева. Им бы дать взводу выйти из ущелья, но кому-то показалось, что бить русских лучше в ущелье. И ударили.
И
Восемь часов минуло, устал Витька разговаривать с командирами по рации. В ущелье туман – «вертушкам» не пробраться. На бэтээрах подкреплению в такую погоду по указке идти – погибель верная.
Их пятеро оставалось, когда люди Басаева врезались в них. И отошли через две минуты, оставив троих своих на ножах пацанов. В дыму все перемешалось – трупы один на другом лежат, поди посчитай… И остался после той рукопашной Витька да пулеметчик ротный – Генка.
– Ты вот что, – скрежеща зубами и срывая с перевязочного пакета клеенку, сказал ему Витька. – Поскольку «вертушкам» не пройти, беги-ка ты в часть, солдат, и скажи… мать их, что если они бэтээры не пришлют, я за себя не ручаюсь. А пулемет-то ты мне оставь, он тебе ни к чему.
Какая разница – один, двое? Генка без отца вырос, отца на заводе воротами придавило. А у матери помимо Генки еще один есть – Митя, калека-даун. С ума же сойдет тетка.
Завалился Витька за валун и стал постреливать. Одно плохо – левая рука совсем плохая. Кость не перебита, но крови столько ушло, что поспать бы в самый раз. Да от ножа «чеха» в подреберье режет, майка – хоть выжимай.
Через полчаса предложили Витьке десять тысяч долларов, лишь бы он, сука, ушел. Обещали, не тронут. Но если останется…
И показали живого сержанта Ватникова. Вот черт… Когда?! Ах, да, рукопашная…
– Товарищ лейтенант, они сказали, что голову мне отрежут, если вы не уйдете. А если уйдете, нас отпустят! – плакал Ватников, хотя и не просил ни о чем. Велели – передал.
Завалился Витька на спину, кулак до крови закусил, завыл глухо, протяжно.
А потом минуту смотрел, как Ватникову голову отрезают. Самого солдата вывели, чтобы офицер видел, как о людях своих заботится, а тот, кто резал, за выступом хоронился.
Закричал Витька, но тут же крик словами оборвал:
– Не могу, Ватников, не могу, дорогой! Уйди мужиком!..
И Ватников ушел, не выдавив и слова о пощаде. Так, всхлипнул что-то.
Голову потом в сторону лейтенанта швырнули. Стукнулась глухо и покатилась мячом, в десяти метрах застыла… Смотрел на нее Витька и видел, как в русой брови застряла былинка сухая.
Дотянулся до рации, нажал тангенту…
Борька знал, что Витька попал. И места себе пушкарь не находил. В голове каша дурацкая: то Маша улыбающаяся видится, то кружки алюминиевые, когда они с лейтенантом в последний раз пили. Кружки – Маша, Маша – кружки… Полгода – и свадьба. Если выберет…
– Коростылев!
Обернулся Борька на досадливый крик проверяющего, подбежал.
– Тебя, черт задери!..
Не веря ушам, накинул наушники на голову, услышал:
– Братишка, слышишь меня?..
«Витька!» – заорать хотелось, но
срезал крик, прошептал:– Слышу…
– Братишка, они рядом. Ста метров нет. Один я. Накрой, я сориентирую.
– Нет. Держись, наши… идут!
– Ни хера они не идут… А если и идут, не найдут. Квадрат «Рысь», по «улитке» три…
– Нет!
Проверяющий, полковник, взял Борьку за плечо:
– Их там две сотни, лейтенант, – и потом – резко – приказ: – Слушать координаты!
– Нет.
– Что ты сказал?
– Я сказал – нет, – уперся Борька. Прощай, карьера.
– Ты слышал приказ, лейтенант! Две сотни ублюдков сейчас войдут в Алхазурово! Слушать координаты и – к батарее! Сейчас!
Прошелестело что-то в наушниках… Прижал наушник к голове Борька.
– Боря… Плачу я от боли… больно мне, братишка… как же мне показаться им в слезах? Не дай опозориться, перепаши тут все, Боря… Не дай им пройти по мне.
Стиснул зубы Борька, выдавил:
– Хорошо.
– И это… письма, если сможешь вернуть, верни оба… Прощай..
– Прощай.
Качаясь, встал Борька, пробормотал непонятное полковнику: «Вот и отдам я тебе сейчас должок, братишка…», вышел и заорал, солдат полоша…
Привычно закрывали уши все, когда «Град» ревел. Слепило, с ног звуком сбивало… И когда последний, сто двадцатый снаряд ушел, тихо стало, как в раю.
Положил руку полковник на плечо Борькино, сжал. Больно сжал, словно свое что-то давил. Кивнул ему Борька. А перед глазами: кружки – Маша… кружки – Маша…
Кивнул еще раз, спустился с пригорка в ущелье. Скоро там абрикосы зацветут. Дотянулся рукой до ветки Борька, потрогал почку, улыбнулся – липкая. Неделя – и распустятся… Ни разу не видел, но говорят – красиво.
Поправил кепи на голове, застегнул воротник, натянул двумя пальцами подворотничок, подумал: «Эх, беда, не свеж», – одернул китель. Вынул одним движением «стечкина» из кобуры, вставил ствол в рот.
И нажал на курок.
Макаров посмотрел на Нидо. Тот лежал, закрыв глаза, на спине. Руки филиппинца покоились на груди.
– Вы знаете, что происходит на Острове?
– Нет.
– У вас есть планы относительно Маши?
– После возвращения с Острова я намерен увезти ее с собой в Америку.
– Вы любите ее?
– Да.
– А почему не стали ее мужем после возвращения из Чечни?
– Я не мог предать Виктора, которого убил.
– Что изменилось сейчас?
– Она вышла замуж за человека, который причиняет ей боль. Теперь я имею право быть с ней.
Макаров наклонился ниже. Теперь его лицо было всего в нескольких сантиметрах от лица Бориса.
– У вас есть какие-то тайны от пассажиров «Кассандры»?
– Да.
Макаров почувствовал, как дрогнуло сердце.
– Какие?
– Я не хочу, чтобы кто-то узнал о моих отношениях с Машей.
– А еще?
– Уточните вопрос, – после небольшого замешательства произнес Борис.
– У вас есть еще какие-то тайны, помимо отношений с Машей, которые вы хотели бы скрыть от пассажиров «Кассандры»?
– Нет.
Еще минуту Макаров сидел над Борисом. А потом с трудом встал и вышел вон. На выходе его встретил Левша.