Слон императора

– Что одна конская шкура, что другая… Зато время сбережешь – плести не понадобится, – доказывал ему купец.

Покупателя, впрочем, он так и не убедил: тот, недовольно хмыкнув, бросил наземь конец тяжелой веревки и побрел прочь. Я подождал, пока он отойдет подальше, чтобы не слышал меня, и сам обратился к торговцу:

– Прости, я слышал, что ты упомянул какого-то хроссхвалра. Это что, лошадь какая-то?

Продавец окинул меня взглядом. Сразу увидев, что я одет не по-моряцки, а значит, вряд ли гожусь в его покупатели, он совсем было отвернулся, но, вероятно, заметил мои разноцветные глаза, и решительности у него поубавилось. Недовольное выражение его лица сменилось настороженностью.

– Тебе-то зачем это знать? – буркнул он.

– Чистое любопытство. Я чужой в этих местах. Подумал, что «хросс» похоже на «лошадь» на моем языке.

– Тут ты угадал, – кивнул торговец.

– Я слышал, что в этих краях попадается много белых зверей. Интересно, эти лошади бывают белыми?

– Я никогда не видел живых хроссхвалров, – сознался купец. – Только продаю веревки, нарезанные из их шкур. Они всегда одного и того же цвета – точно такого, как эта. – Он кивнул на лежавший на земле блеклый, темно-серый, почти черный моток.

Меня осенило:

– Значит, сам ты не делаешь веревки?

– Нет, я покупаю готовые. Хроссхвалры живут далеко на севере, где ночи тянутся много дней и людям нечего делать, кроме как сидеть у очага и резать шкуры на веревки.

– Наверное, стоит поговорить с кем-нибудь из жителей тех краев, – сказал я.

Мой собеседник замялся, видимо, опасаясь выдать непонятному чужаку какие-то серьезные сведения.

Я немного усилил натиск:

– Если поможешь мне найти то, что мне нужно, можешь рассчитывать на соразмерную благодарность.

Купец склонил голову набок и испытующе посмотрел на меня:

– И что же такое ты ищешь?

Теперь уже я заколебался, вспомнив о своих сомнениях, но затем все же ответил:

– Я ищу лошадь необычной породы. Белую. Таких называют единорогами.

Мой собеседник молча уставился на меня ошарашенными глазами, а потом запрокинул голову и громко расхохотался:

– Единорог! Подумать только!

Я застыл, ощущая себя дураком и стараясь не показать этого.

А продавец веревок хохотал взахлеб.

– В этих краях ты скорее отыщешь Слейпнира, чем единорога! А хроссхвалр – это лошадь-кит [1] , – выдавил он, когда немного успокоился.

Я дал ему отдышаться и, сдерживая раздражение, снова спросил его, кто же снабжает его этими веревками из лошади-кита.

– Его звать Охтер, – ответил купец, – и он владеет большой прибрежной фермой так далеко на севере, что дорога оттуда, если плыть каждый день и каждую ночь становиться на якорь, занимает целый месяц. Он бывает в Каупанге каждый год, а все остальное время, пожалуй, и вовсе не видит никого, кроме своей собственной родни.

1

На древненорвежском языке «хросс» означает «лошадь», а «хвалр» – «кит». Так называли моржа. (Здесь и далее прим. перев.)

– И где же я могу найти этого Охтера?

Торговец все еще тихонько хихикал.

– Дойдешь до конца улицы и выйдешь из города, – начал объяснять он. – Он всегда ставит там, по правую руку, большой шатер.

– Благодарю тебя, – сказал я, сделав шаг назад. – Ты мне очень помог.

– И скажи ему, что тебя прислал Олейф! – крикнул торговец мне вслед, когда я уже направился дальше по улице. Озрик, хромая, двинулся вслед за мною.

– Кто такой этот Слейпнир, которого здесь легче найти, чем единорога? – спросил он.

– Это значит, что такого животного, как единорог, вовсе не существует, – объяснил я ему. – Слейпнир – это конь, на котором ездит Один. В преданиях старой веры говорится, что у Слейпнира восемь ног.

Мы поравнялись с одним из больших, крытых дерном домов в форме перевернутой лодки. Возле открытой двери стояли, погруженные в беседу, трое мужчин. Судя по проседи в аккуратно подстриженных бородах, двоим из них было хорошо за сорок. Третий же собеседник выглядел заметно моложе, лет на двадцать с небольшим. Все трое были облачены в неброскую одежду – мешковатые темные шерстяные штаны, длинные подпоясанные рубахи и мягкие сапоги до колен. Головы двоих были непокрыты, а третий носил круглую фетровую шапку с необычной отделкой из чередующихся клочков блестящего темного и светлого меха.

Озрик толкнул меня локтем.

– Смотри, – негромко сказал он, указав глазами на незнакомцев.

На первый взгляд в них не было ровным счетом ничего примечательного, кроме разве что более смуглой кожи, чем у всех, кто нам попадался до сих пор. Да еще выглядели они поопрятнее.

– Посмотри на их пояса, – шепнул мой спутник.

Я снова скосил на них глаза. Широкие кожаные пояса были вышиты сложными красно-зелеными узорами из завитушек и петель и застегивались литыми серебряными пряжками тонкой работы.

– Работорговцы, – чуть слышно пояснил Озрик. В его голосе явственно слышалась неприязнь, и я сразу вспомнил, что когда-то и он попал к нам, проданный такими же торговцами живым товаром.

Прикоснувшись к моей руке, сарацин заставил меня пройти рядом с работорговцами, так что мы смогли расслышать их голоса.

Троица полностью проигнорировала нас, а когда мы удалились от них на достаточное расстояние, я спросил:

– О чем они говорили?

– Я уловил только несколько слов. Скорее всего, они прибыли сюда из Хазарии – это далеко за Константинополем, – ответил мой друг.

– Редвальд говорил, что сарацины посещают Каупанг, чтобы покупать рабов. Странно, что константинопольский император позволяет им пересекать свои земли, чтобы добраться сюда. Они ведь могут быть шпионами!

Озрик поморщился:

– Торговля не знает границ. Рабы, купленные в Каупанге, могут в конце концов оказаться и в константинопольском дворце.

К тому времени мы оказались в самом захудалом углу каупангского торжища. Землю здесь почти сплошь покрывал мусор, а дома казались еще более убогими. Тощие, покрытые лишаями бродячие псы рылись в отбросах по сторонам дороги. Кучка людей, похожих на бездомных бродяг, приютилась в тени одного из хлипких навесов. Кто-то из них сидел, кто-то лежал на земле. На покрытых грязью лицах женщин и девочек можно было разглядеть промытые слезами полоски, а мужчины казались усталыми и безразличными ко всему. И хотя на них и не было оков, я сразу понял, что эти люди будут выставлены на невольничьем торговом ряду. Кто-то из них мог попасть в плен в ходе какой-нибудь местной войны, кого-то украли охотники за рабами, кого-то продали в рабство за долги… Я постарался выкинуть из головы возникшую было мысль об участи моих соплеменников, оказавшихся в плену после того, как король Оффа захватил наше королевство. Большинству, конечно, разрешили остаться, работать на земле и платить подати новому правителю, но кое-кого, несомненно, продали в рабство. Мне же очень повезло, что я оказался в изгнании.

В самом конце улицы, там, где она вновь превращалась в тропу, мы, наконец, нашли место, где торговали ловчими птицами. Их оказалось где-то с дюжину, и каждая была привязана шнурком за лапку к деревянным чурбакам, выстроенным в более-менее ровную линию на земле. Птицы яростными блестящими глазами следили за нашим приближением. Земля вокруг насестов была густо усыпана пометом, а пятна не успевшей просохнуть крови и клочки мышиных трупиков свидетельствовали о том, что их лишь недавно кормили. Мелких дербников и ястребов-перепелятников я знал с детства, а отличить больших кречетов от их близких родственников сапсанов мог благодаря экскурсам по соколятнику, которые проводил для меня главный королевский сокольничий. К сожалению, из трех кречетов лишь один оказался белым. У остальных оперение было отмечено темно-коричневыми и черными узорами. Для моей цели они никак не годились.