Слоник из яшмы. По замкнутому кругу
Шрифт:
— Этой ночью, — начал он, — я дежурил по отделению. В четыре утра звонок из ГАИ: «Вы давали поручение на розыск черного «Москвича-403»?» Машина была обнаружена этой ночью в тридцати километрах от города. Оперативный отряд начал преследование. Прилагая все силы, чтобы вырваться из окружения, водитель на большой скорости сбил шлагбаум и врезался в состав дачного поезда, — рассказывал Трапезников. — Был плотный туман, видимость семь-восемь метров. Выезжаю на место: «Москвич» черный. Знакомые протекторы. Лобовое стекло вдребезги. Радиатор, капот, передние крылья, фары покорежены и вмяты в кабину. Водитель одет в однобортный костюм табачного
— Водитель жив?
— Слабые признаки жизни…
— Перчатки сняли?
— Нет, Федор Степанович. Мы только закончили осмотр и фотографирование места происшествия, а судебный медик работает и сейчас. Мы посоветовались с товарищами из ГАИ и пришли к заключению: дело ваше, вам и заниматься его расследованием. Оставили все как есть, выставили охранение, и я приехал за вами.
— Сейчас я поставлю в известность полковника.
Через полчаса мы были на переезде.
Солнце стояло высоко, туман быстро редел, только в распадке еще держались косматые клочья.
Разбитый «Москвич» находился справа от настила, между полотном железной дороги и стойкой шлагбаума.
Водитель лежал на обочине. Конечно, отсутствие бороды, усов, стриженые волосы и многочисленные порезы сбивали сходство, но все же это был он, Хельмут Мерлинг.
Судебный медик установил время катастрофы: в десять — двенадцать часов.
— Осмотр довольно поверхностный, — сказал эксперт, — но совершенно ясно, что потерпевшего нельзя помещать в тюремную больницу. Он в бессознательном состоянии. Пульс замедлен, рвота — симптомы сотрясения мозга. Кроме того, перелом ключицы и двух ребер с проникающим ранением плевры. Положение тяжелое. Его надо направить в отделение легочной хирургии городской больницы.
— Сколько понадобится времени, чтобы восстановить его здоровье? — спросил я.
— Думаю, что дней пятьдесят, это в лучшем случае…
По моей просьбе эксперт ланцетом вскрыл перчатку на правой руке Мерлинга. Я увидел длинные тонкие пальцы, испачканные красками, особенно бросались в глаза сурик и французская зелень.
К переезду громко сигналя подъехала «скорая помощь». Санитары положили Мерлинга на носилки и внесли в машину.
Я поручил капитану Гаеву проследить за госпитализацией Мерлинга и постоянной охраной палаты.
Больше мне здесь делать было нечего, сегодня же вечером я мог выехать в Москву.
Прошло ровно пятьдесят дней.
Я заказал разговор с полковником Шагаловым и дожидался у себя в кабинете звонка, как вдруг в кабинет вошел старший лейтенант Лунев. Он был явно смущен и нервно поправлял воротничок рубашки.
Евгений Корнилович передал привет от полковника Шагалова и с виноватой улыбкой замолчал.
— Как Мерлинг? — спросил я.
Помедлив, Лунев ответил:
— В ночь на двадцатое октября Мерлинг скрылся…
Ошеломленный, я даже растерялся.
— Две недели назад я разговаривал с главным врачом больницы. Он говорил, что Мерлинг поправляется, но медленно, едва двигается по палате с чужой помощью.
— Он симулировал, а сам разрабатывал план бегства.
— Вы должны были перевести
его в тюремную больницу!— Перевод был назначен на двадцать первое, а двадцатого в четыре утра он оглушил сиделку и бежал.
— Откуда Мерлинг узнал о своем переводе в тюремную больницу?
— Видимо, проговорился кто-то из больничного персонала. Выясняем…
До этого мне казалось, что это последняя страница мрачной истории Хельмута Мерлинга. Придется открыть новую…
Я вынул из стола чистый лист бумаги, наверху написал и жирно подчеркнул:
ХЕЛЬМУТ МЕРЛИНГ.
По замкнутому кругу
ВОШЛИ В КРУГ
«Старика Патинэ мы звали Боссю [1] . Ящик чудес, который старик носил на спине, делал его горбатым. На площадях Орадура, Бурганьёфа или Конфалана, водрузив свой ящик на треногу, Боссю хриплым жиденьким тенорком призывал: «Смотрите чудо Патинэ! Только десять сантимов! Маленький корсиканец на балу в Сан-Суси! Великий полководец перед битвой у Аустерлица! Вечные муки грешников в аду! Только десять сантимов!»
1
Боссю (франц.) — горбун.
С волнением я припадала глазом к мутному, потрескавшемуся от времени стеклышку. Но чудо Патинэ являлось избранным — передо мной была тьма. Я даже в знакомых по Библии иллюстрациях Дорэ не могла отличить эдема от чистилища.
Почему сейчас, столько лет спустя, я вспомнила о чудесах Патинэ?
Мой духовный отец говорит: «В минуты сомнений смотри в себя!»
Меня волнует предстоящая встреча с прошлым. Я с нетерпением жду ее и боюсь. Я смотрю в себя, но как в ящике чудес Патинэ, не могу разобрать ничего, кроме смутных видений.
Зовут его Лоран, Марсель Лоран.
Сегодня утром Лоран позвонил мне по телефону и сказал, что будет к семи. Отказать я не могла. Мой редактор не упомянул его имени, но я знаю, что поездкой в Москву я обязана Лорану.
Марсель Лоран — специальный корреспондент швейцарской газеты «Л'этуаль Деспуар». Париж он покинул десятого мая тысяча девятьсот сорокового года, в день, когда Коммунистическую партию Франции объявили вне закона.
Впервые я встретила его в Берне, в сорок четвертом году. Марселя Лорана, Люсьена Вейзеля и меня обстоятельства свели вместе. Между этими двумя людьми я должна была сделать выбор. Прелат Штаудэ, узнав о моем решении, сказал, едва сдерживая гнев:
— Католичка не может связать свою судьбу с атеистом!
Но даже это меня не остановило.
Лоран жил в мансарде дома возле старинной церкви Нотр Дам де Шан. Когда в условленный день я пришла к нему, дверь была открыта, а за порогом — пугающая тишина. В комнате беспорядок, следы борьбы и поспешного обыска…
С тех пор Марселя Лорана я больше не видела. Тогда даже в нейтральной Швейцарии люди исчезали, как дымок сигареты, и никому это не казалось странным. Одних видели в лагерях смерти, других… тела других извлекали из сточных канав или старых штолен.