Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Валера на крыше сверлит дыру под кронштейн: крепление для большого колокола.

Валера ударил в колокол, чтобы проверить, не отлетит ли кронштейн.

За трапезой, описывая Марью Андреевну, сказал, что она была одинокая и суетливая. И тут же подумал: мало того, что описание неудачное, так еще всех присутствующих женщин задел.

Женщины, подняв зады, красят оградки. Ветер разносит вонь от краски. Дерево оживает под ветром. Женщины опустили зады. Дети заходят в церковь попить. Песик писает в одуванчики.

Венчали: Тарас и Елена.

Отец Сергий называл жениха то Тарасий, то Тарас, и под конец сказал Тарасъ.

Вера дала почитать письмо внучки из тюрьмы.

Женя с Володей говорили про старинные ядра, а пришли опять к тому, что женщины с танкистами предпочитали не связываться.

Алена нежно расцеловалась с Верой.

Купол дворца блестит свежей жестью.

Пророк изрек: культура бывает только та, что была первоначально. Это относилось к замене входных дверей.

Пророк сказал, что гамак на флоте можно использовать и как воздушную дорогу, и рыбу ловить. Потом рассказал, как он был секретарем комсомола и организовывал соревнования по гребле на баркасах.

Юра прибежал, у дворца растет шиповник. Мужик его обрывал. Юра думал, плоды, нет, лепестки, на свадьбу брату. Настоятель его засек: отберите у него пакет!

Женя обнимает худую девушку в капюшоне. В прошлый раз я принял ее за юношу (не подумал про капюшон). Кажется, у нее умер младенец. Тихо и грустно заходит, походит от иконы к иконе, не зная, куда приткнуться.

Пророк сказал: мы не можем ковать деньги на горбу у Бога!

Таня говорит, что у тех, кто трогает иконы, отсохнут руки.

Вдруг представил себе, как покойный Боря смеется и говорит, сквозь смех, как бывало: ой-ёй-ёй, я сейчас знаешь где?!

Семеновна говорит: не люблю, когда в храм приходят мужчины с голыми ногами. Я подумал, она про шорты, а она про босоножки, когда видно пальцы.

Семеновна ругается на свечи, что их делают из отходов.

У Верки сумка в горошек. А присмотришься – это дырки.

Юра заходит: голова мокрая. Я, удивленно: жарко?

Юра, приглаживая остатки волос: да… торчат.

Набор

– Доктор мне говорит: Не нравитесь вы мне, Владимир Иванович; а я ему: Я сам себе не нравлюсь. Когда разденусь – суповой набор. Кожа, кости… ну, кое-где еще немного мяса.

Дедок Андрюшин пришел, жалуется, ветром его раскачивает.

Дедок Андрюшин, опираясь на палочку, покачиваясь под ветром, медленно удаляется.

Пришел знакомый дедок: ничего не болит, а хожу с клюкой. Было сотрясение мозга: посмотрю налево – и пошел налево… посмотрел направо – и пошел направо. Выглядит неважно, исхудал. Молится без клюки, закрыв глаза и беззвучно шевеля губами.

Перед закрытием знакомая молится посреди храма. Она немного подняла ногу, поджав ее к другой, и какое-то время молится так, на одной ноге.

Прихожанка, молившаяся на одной ножке, оказывается, на Пасху неудачно упала, и встала на ноги лишь на Троицу.

На исходе дня было лень лезть за листком, а пришел как раз

тот старик, с лицом, как скомканная бумага. И вел он себя похоже с тем другим, что снимал-надевал очки.

Вот он купил свечи и передвигается трудно, опираясь на палку. А лицо у него смешное и уши торчком, у старика осталась последняя свеча, ищет, куда поставить. Подошел к Ксении, нет, и направился к пианино, где у нас Николай- угодник. Вот тут он полез в карман ну в точности, как тот, другой. Сейчас достанет очки, и точно, достал. Надел и стал в них еще смешнее, похож на мартышку. Но и Николе ставить не стал, а повернулся к Казанской.

Вот так он постоял, истратив последнюю свечку, и пошел на выход. Ноги совсем не гнутся, ну совсем тщедушный. Вес невелик, и он, опираясь на палку, спускается с паперти.

Старик в церкви, седые лохмы, движется медленно от иконы к иконе, всматривается (при этом лицо сморщивается). Остановился перед Феодоровской, увешанной золотыми крестиками, и тянется лицом (подсвечник мешает подвинуться ближе). Старик начинает медленно рыться в куртке. У него в ней много карманов: пошарит в одном, переходит к другому. Наконец, находит очки: они у него не в футляре, а завернуты в целлофан. Целлофан, разворачиваясь, хрустит. Надевает очки и смотрит на Богородицу так, будто не верит своим глазам. Посмотрит в очки, сдвинет их на нос, приблизит лицо и снова посмотрит. Эмоции скрадываются морщинами. Снимает очки, заворачивает их обратно в целлофан и медленно, медленно отходит.

Дима с Сахалина где-то подрался. Сидит у стола д/записок, кашляет, кровь летит.

Дима показал стигмат: снял кроссовок, грязный носок, повернул ногу стопой вверх: то ли ранка черненькая, то ли просто грязь пристала.

Болотов распушил бакенбарды. Маленький, лысый, череп небольшой. Распушенные, они хорошо видны сзади по сторонам головы.

Болотов Сережа, маленький хромой старичок, попросился в туалет: бандану перед зеркалом повязать.

Бомжишко жевала хлебушек. Бомжишко прихорошилась, хотя одета не по сезону. На голове узел. Открыла толстую книгу. Это книга «Несвятые святые». Может, она тянет у нас по книжке, а потом снесет на базар.

Бомжишко заснула.

Бомжишко жует и жмется к канону.

Седой горбун с рюкзаком.

Горбатый странник пришел опять.

Старик в свитере таком, какие Таня не любит, в лесном. Старик собрался с силами и попросил поесть. И чаю (заварки). Когда он паковался, то обронил заварку под стул и ушел.

Смотрите: вот старик седой, изнеможденный,На ветхих костылях под ношей лет согбенный,Он с жизнью сопряжен страданием одним,Уже могилы дверь отверста перед ним,Но он живет еще! – он помнит дни златые!Он помнит резвости и радости младые!С товарищем седым, за чашей круговой,Мечтает о былом, и вновь цветет душой,Светлеет взор его, весельем дух пылает,И руку друга он с восторгом пожимает [3] .

3

Е. А. Баратынский

Поделиться с друзьями: