Слова

7

Приходил, приходил ты ко мне, злобный, но остановлен. Как скоро заметил я дым, догадался, что будет и огонь. Сильное зловоние — явный признак змия. А я подъемлю крест. Он страж моей жизни, он связует собой весь мир и приносит его Богу. Убойся креста, отойди, не являйся вторично. Меня благодать именует нескверным предстоятелем.

8

Долго ли тебе, долго ли подавлять меня бедствиями? За меня умер Бог и потом воскрес. Уважь купель, отойди, человекоубийца! Как прежде уловил ты меня горьким сластолюбием, так теперь хочешь злобно умертвить. Отойди, отойди; я чувствую твое нападение. Пусть одолеешь мое тело, но ничего не потерпит ум.

О брани от бесов

Если бы не связал я молчанием говорливого языка и уст, когда собирал воедино ум для общения с Богом, чтобы самыми чистыми помышлениями почтить чистого Царя (ибо одна умная жертва прекрасна), то никак не постиг бы ухищрений пресмыкающегося зверя или, конечно, не огласил и не признал бы их ухищрениями. Часто и прежде приходил он ко мне, то уподобляясь ночи, то опять под обманчивой личиной света; ибо чем ни захочет, всем делается измыслитель смерти, этот в похищении чужих образов настоящий Протей, только бы, тайно или явно, осилить человека, потому что грехопадения людей для него наслаждение. Но доселе никогда еще не видал и его таким, каким пришел он ко мне ныне, во время моих подвигов. Видя больше благоговения в душе моей, он воспылал сильнейшим пламенем гнева. Как тайная болезнь, скрывающаяся внутри неисцельной плоти, остановленная на время не вполне благопотребными врачевствами и питаемая в невидимых полостях тела, не прекратившись еще в одном месте, прорывается в другом и снова угрожает больному опасностью или как поток, в одном месте прегражденный твердыми плотинами, напирает и вдруг проторгается в другом месте, так жестока и брань завистника. Если не страдал у меня от него язык, то вред приливал к чему–нибудь другому. Однако же не овладел он мною, потому что пришел Христос — моя помощь, Который спасал учеников от бури; Который многих, даровав благодать их хотению, освобождал от страстей и от демонских уз. Между тем искушал меня завистник, как и прежде человекоубийственной хитростью уловил родоначальника нашего. Но ты, Блаженный, удержи брань и повели мне, по утешении бури, всегда приносить Тебе бескровные жертвы!

Разговор с миром

Вопрос. Хочу судиться с тобою, мир. Отвечай мне прежде всего: кто и откуда ты и куда стремишься? Как же ты водишь меня, кругом вертя, как муравья?

Ответ. Не знаю, откуда произошел я, но, без сомнения, от Бога. Стремлюсь же к лучшему. Не я тебя вожу, но сам ты беспорядочен, сам оскорбляешь меня.

Вопрос. Итак, отчего ты стоишь твердо, а я непостоянен?

Ответ. Я не от себя таков; и что же в этом за превосходство? А ты одарен волей; если хочешь, приобретешь еще больше.

Вопрос. Хорошо! А что во мне отвне, кто тем движет?

Ответ. Что же в этом худого? Совершенным доставляет это случай ко спасению.

Вопрос. Или лучше винить себя самого?

Ответ. Совершенная правда!

О бренности естества человеческого

1

Мир дружелюбный, но дружелюбный не во всем! Для чего ты, как вертящийся кубарь, когда желал бы я идти противной дорогой, стремительно увлекаешь меня, как мелкого муравья, сколько ни жалуюсь на жестокое насилие, — увлекаешь ты, столько величественный, меня — существо не маловажное? Знаю, что ты от Бога и Божия слава, но и я сам создан Христовой рукой и составлен из того и другого, из земного и небесного. Хотя тело у меня из земли, но душа есть дыхание великого Ума. Но каким множеством бедствий влаюсь я туда и сюда, бедствий, происшедших то от меня самого, то от неприязненного! Как привыкший к морю дельфин, на суше от воздуха умираю я. Моя жизнь миновалась, о мир; веди невредимым народ!

2

Как птицы или как на море корабли, перегоняем друг друга — и я и время, ничего не имея в себе постоянного. Но в чем я согрешил, то не проходит, а пребывает; и это всего бедственнее в жизни. Не знаю, чего желать себе, продолжения ли жизни или смерти; в обоих случаях объемлет меня страх. Рассуди об этом сам. Жизнь моя обременена грехами; а если умру, увы! увы! там нет уже врачевства от прежних немощей. Если же это обещает жизнь, в которой столько скорбей, то значит, что и смерть не избавляет от бедствий. С обеих сторон пропасть; что же будем делать? Не лучше ли обратить взоры к Тебе единому и к Твоему милосердию?

Жизнь человеческая

1

Эта краткая и многообразная жизнь есть какое–то колесо, вертящееся на неподвижной оси: то идет вверх, то склоняется вниз, и хотя представляется чем–то неподвижным, однако же не стоит на месте; убегая, держится на одном месте, и, держась, убегает; стремительно скачет, и не может сдвинуться с места; силится движением своим переменить положение, и от того же движения приходит в прежнее положение. Посему ни с чем лучше нельзя сравнить жизнь, как с дымом, или со сновидением, или с полевым цветком.

2

Персть, брение, кружащийся прах! Земля опять соединяется с землей, повивается земными пеленами и снова делается перстью, как прах, который сильным круговоротом ветров поднят в высоту и потом брошен вниз. Ибо так и нашу кружащуюся жизнь бури лукавых духов подъемлют в высоту — ко лживой славе, но персть тотчас опадает вниз и остается долу, пока слово Сотворшего не совокупит того, что было соединено и разрушилось по нужде. А теперь сия персть, в которую вложен дух с Божиим образом, как бы изникнув из какой–то глубины, возглашает земные печальные песни и оплакивает жизнь по–видимому улыбающуюся.

Покаянная песнь при конце жизни

1

Последний подвиг жизни близок; худое плавание кончено; уже вижу и казнь за ненавистный грех, вижу мрачный тартар, пламень огненный, глубокую ночь и позор обличенных дел, которые теперь сокрыты. Но умилосердись, Блаженный, и даруй мне хотя вечер добрый, взирая милостиво на остаток моей жизни! Много страдал я, и мысль объемлется страхом: не начали ли уже преследовать меня страшные весы правосудия Твоего, Царь?

Пусть сам я понесу свой жребий, переселившись отсюда и охотно уступив снедающим сердце напастям; но вам, которые будете жить после меня, даю заповедь: нет пользы в настоящей жизни, потому что жизнь эта имеет конец.

2

Цвет опал, приблизилось время жатвы. Побелели у меня волосы; гумно призывает к себе колос; уже нет незрелости в ягоде; близко собирание гроздов. Точило моих злостраданий уже истаптывается. О мой злой день! Как избегну его? Что со мной будет? Как страшен мне грех; как страшно оказаться полным терний и гроздов гоморрских, когда Христос станет судить богов, чтобы каждому воздать по его достоинству и назначить страну, сколько взор вынесет света! Одна мне надежда, что под Твоим руководством, Блаженный, в сии краткие дни обращусь еще к Тебе.

На болезнь

Опять пришел ты ко мне, коварный, и, сколько понятно, пришел для того, чтобы истерзать во мне глубину моего сердца. Тебе хочется, чтобы от сильных и многократных потрясений этой жизни пал во мне священный образ. Ты напал на крепкую плоть и расслабил меня от головы до ног, разрешив узы тех соков, которыми Бог увлажил во мне сухое вещество, подобно тому как по Своей мирозиждительной мудрости срастворил теплоту с холодом, чтобы через равновесие сохранялась неразрывная связь тела, и я научился из этого убегать раздоров в жизни. Пришел ты с убийственными замыслами и излил на меня, бедного, весь яд горькой своей злобы. Не довольно было того, что влачил я обременительную старость и скорби — эту тяжесть Тринакрских утесов. Меня изнуряет еще мучительная и пожирающая болезнь, которая год за годом точит мои члены. Об этом я плачу и стенаю, как могучий лев, запутавшийся в сетях зверолова.

Не люблю я ни игривых речей, ни приятных для всякого бесед, даже самых веселых, ни городских торжищ, ни рощей, ни бань, ни всех цветов этой обманчивой жизни. Это не было для меня привлекательно и прежде, с тех пор как удалился я от земного и объял Христа. Плачу же о том, что отвратилось от меня животворное око великого Христа, Который некогда взирал на меня заботливо, предназначал меня к славе еще в утробе непорочной родительницы, избавлял от холодного моря и от страстей. Плачу о том, что поверг я бразды богомудрого народа; не сам, правда, отверг их, однако же не держу в руках. А народ сей восхищался прежде моими речами, когда из уст моих озаряло его Тройственное Сияние. Как отучаемый от груди младенец, в объятиях родившей, жадными губами сжимает сухой сосец, и матерь не удовлетворяет его желанию, так и этот народ прильнул теперь слухом к устам моим и жаждет источника, который прежде струился для многих, а ныне не дает ему и малой капли. Хотя другие источают сладкие воды, однако слушатели скорбят, потому что умолкло для них слово их отца. Где мои всенощные песнопения, при которых я, как одушевленный камень, незыблемо утверждал свои ноги, или один беседуя со Христом, или купно с народом услаждаясь священными попеременно возглашаемыми песнями? Где приятное утомление преклоненных колен, при котором проливал я горячие слезы и собирал воедино омраченные мысли? Где руки, кормившие бедных и служившие больным? До чего доходит истощение обессилевших членов! Уже не воздеваю рук перед чистыми жертвами, чтобы приобщаться великим Христовым страданиям; уже не составляю ликов угодных добропобедным мученикам и драгоценную их кровь не чествую похвальными словами. Плесень лежит на моих книгах, недокончены мои речи; кто будет столько расположен ко мне, чтобы довести их до конца? Все умерло еще у живого; изнемогла моя жизнь и стала слабее корабля, в котором нет связей.