Словами огня и леса Том 1 и Том 2

К подножью Хранительницы Чинью привел вечером — один, без синта или иных сопровождающих. Та безучастно шла рядом, бежать не пыталась. На полдороги остановился, развернул ее к себе, спросил, глядя в глаза:

— Тебе уже все равно. Скажи честно — все действительно так, как ты рассказала? Никто тебя не подкупил, чтобы навредила нашему Роду?

Та опустила лицо и помотала головой. Тяжелые кольца волос будто клонили голову к земле — так и шла дальше, не поднимая лица. На ступенях их уже ожидали служители, готовые принять девушку. Он отдал приказ одному из них, и тот повиновался; скоро вернулся с чашей, протянул Къятте, не в силах согнать с лица удивление. Тот не обратил внимания на служителя — хоть бы тот явился синий в полосочку, все равно. Смотрел только на Чинью.

— Пей! — подал ей чашу. Девушка протянула руку, но та задрожала — не удержит. Тогда он прислонил чашу к ее губам. Чинья едва не захлебнулась, делая глоток — спазмом пережатое горло не принимало питье; но второй глоток вышел легче, и скоро она уже пила покорно, из чужих рук, будто собственные ее не были свободны. Потом подняла голову, вытерла случайную каплю над верхней губой. Огляделась — зрачки больше радужки. Еще ближе придвинулась к единственному знакомому здесь человеку.

Служители стояли рядом, одинаковые в черно — белых длинных одеждах с вытканными на подоле языками пламени. А Чинья вцепилась в его запястье, намертво; пальцы можно разжать, но зачем? Глаза девушки, уже замутненные дурманящим напитком, смотрели в небо. Она почти не дрожала — только изредка крупная судорога сводила тело… и оно тут же расслаблялось. Скоро Чинья совсем успокоится — велика власть айка.

— Пошли, — потянул ее за собой. Вверх по ступеням.

Вечер пришел слишком быстро. Рваные, неприятные облака грязно — бурого цвета, теплый ветер, пахнущий болотными испарениями… Пусто вокруг, и на стене чужого дома догорает солнечное пятно.

Держал на ладони бронзовый кругляшок. Танцующая фигурка, радостно вскинутые руки, перья на голове. Орнамент из птиц по краям. На подвеске была только пыль — кровь не попала. И не пострадал вычурный чеканный узор.

И цепочка легко порвалась под пальцами, когда нагнулся снять украшение с шеи мертвой.

Он видел эту подвеску у северянки, невесть почему запомнил. Знал, что она расплатилась с Чиньей своими ценностями, теми, что имели смысл и в Астале тоже. Но все, что не пошло на покупку грис и Солнечного камня, Чинья спрятала в сундучок, а эта — висела на шее. Чем-то понравилась, значит, раз решила не просто надеть, но сразу. Или это не плата, а подарок, и раньше получен? Вот тебе на память безделица… дорогая подруга. Едва не ударил подвеской о стену, с силой — чтобы искалечить фигурку-танцовщицу. Удержался, вдохнул глубоко. Такие выходки больше пристали младшему.

…Когда тот спросил, почему Чинья это сделала, пришлось ему сказать. Къятта боялся, все равно станет ее защищать, может, несмотря на рану, попытается выбраться на домашний совет — не стал. Къятта не смог в этот миг посмотреть ему в лицо.

Зашагал к пристрою у Дома Звезд — северного мальчишку вернули туда. На этом настоял дед, не захотел, видно, давать пищу для пересудов — мол, у этих сбежала заложница, а Шиталь молодец, хорошо охраняла! Знали бы, какой из нее охранник. Если бы не блажь младшего, который тогда просто ушел… А сейчас их Роду пришлось выворачиваться наизнанку, чтоб доказать — нет, мы не убили северную девку втихую!

Спасибо, нашлись свидетели, видели, как она скакала на грис. Кауки, правда, заикнулись — мол, неизвестно, кого те ваши свидетели видели, волосы и покрасить можно. Но она ехала по землям Тарры, это уж чересчур сложно для обмана. Хоть что-то хорошее во всей этой истории…

Стражники-синта, двое, скрестили было копья при виде приближающейся фигуры, но узнали, останавливать не рискнули, и он вошел беспрепятственно. Живая изгородь отделяет пристрой… мелкие розы цвели, пахли приторно — сладко, нежно. Захватил пятерней, рывком сбросил с куста несколько бутонов и листьев. Северный мальчишка спрятался в каменный короб, надеется, это его защитит. Эсса… акольи, крадущиеся по ночам, трусливые, злобные. Акольи боятся дневного света и воют громко только собравшись стаей.

Закаменело лицо. Чувствовал — будто все мышцы на нем свело, не знал, сможет ли говорить.

При виде него сидевший на скамье северянин вскочил. Къятта не стал приближаться к нему — акольи стоит держать на расстоянии хлыста, они даже стрелы не заслуживают.

— На! — швырнул на покрывало кровати подвеску.

Айтли не успел испугаться — южане двигались слишком быстро, не сразу сообразишь, что зачем. Главное, это не Кайе. К тому же червячок навроде орехового ворочался, жевал сердце беззубыми челюстями. Когда гость вскинул руку, Айтли только моргнул удивлено. А потом заметил подвеску — бронзовая, веселая, смуглое солнышко на покрывале. У юноши вмиг все замерзло внутри.

— Этле… — едва шевельнулись губы.

Южанин повернулся к выходу, черная коса дернулась ядовитой змеей.

— Стой! — шепотом, но таким — будто отчаянный вопль. — Что с ней?

— Не знаю, — вышел, не оборачиваясь, только золотое кольцо у основания косы блеснуло напоследок невыносимо ярко.

Сердце подсказывало — жива. Но подвеска — откуда?! Айтли рванулся следом, в коридоре было уже пусто; северянин выбежал на ступеньки, увидел мелькнувший силуэт у живой изгороди — через миг плети дикой розы скрыли южанина. Юноша побежал следом, едва не натолкнулся грудью на древко копья, выставленного одним из синта. Опомнился.

“Крылья мои слабеют,

Вижу солнечный дом, там рады каждому гостю.

Далеко земля остается —

Только белый цветок растет у порога,

Только золота зерна плывут по воде…”

**

Селение в землях Уми

Восемь весен назад

— Давай-таки все переедем поближе к прочему люду, — пророкотало над ухом. — Там дом хороший, подлатать, и еще куча народу влезет, а у вас, верно, и другие дети будут. И у малышни этой.

— Нам лучше тут, на окраинах, — сказал Тахи. — Но вы-то можете переселиться.

— Э, нет, для троих тот дом слишком большой, — ответил ему собеседник по имени Утэнна. — Да и как мы без вас?

Тахи лишь улыбнулся. В одних штанах, с волосами, по-северному завязанными в хвост, плел рыбачью корзину — подле деревни тут было озеро, обрамленное камышами. Ставишь такую плетенку с узким горлом, а наутро одна, а то и несколько рыбин. Только вот корзины упорно выходили кривобокими: рыбам все равно, а Тахи обидно.

Он давно уже не походил на того блестящего воина из посольской свиты Юга. И плечо теперь не украшал темный контур, водяной тритон: по большей части оно было перевязано полотном, скрывающим бурый след от ожога. Знака у Тахи не было больше: слишком уж яркое свидетельство, откуда он сам. Тахи никогда не говорил об этом, но Соль знала — единственное, о чем он жалеет. Южане ценили семью, но родовой знак был далеко не у всех. Хоть Тахи и был извне принят в Род, потом это не имело значения. Даже напротив — принятые больше гордились: значит, достойны. А лишены знака только изгои, преступники.

— Будет слишком много вопросов, если оставить, — сказал он, и с того дня об этом не заговаривали.

Жили в отдалении, не в самой деревне даже, в четверти часа ходьбы от нее. А сейчас Утэнна пришел с известием — опустел некий дом, хозяева перебрались в другое селение, и отшельникам предложили стать новоселами. Не просто так предложили, конечно. Хоть и считали их всех чудаками, больше ни у кого в деревне Силы не было, а Соль еще порой помогала местному знахарю.

— Они удивляются — мол, и сами вы упорно держитесь на отшибе, опасно же это, и ваш мальчишка растет, как трава дикая, в деревне за ним хоть присмотрят.