Словами огня и леса Том 1 и Том 2

— Этого я не умею, — сказал он одними губами, не заботясь, будет ли услышан.

— Неважно.

— Но… — ноги начали медленно холодеть, холод полз выше и выше, заставляя цепенеть все тело. Кажется, все было совсем плохо… совсем.

— Но… — повторил Огонек, и не мог продолжать.

— Ты знаешь, почему ты здесь? Как я принес тебя сюда?

— Нет, али.

— Он направлял все свое пламя внутрь, пытаясь тебя уберечь. Все эти дни. Ведущий… Был, как пустая шкурка насекомого, когда я вошел. И мне не составило труда усыпить его… забрать тебя. Меня он даже не заметил.

Вот почему он так выглядел, понял Огонек, вспомнив осунувшееся лицо, и внезапные жалобы на жару. Теперь ему стало страшно не только за себя — что сейчас с Кайе?

— Он… где он?

Къятта будто не слышал:

— Мальчишка не соображает, что делает, и убьет себя, пытаясь не причинить тебе вред. Но ты ничего не стоишь. Пыль… пусть даже и редкость Сила у полукровки. А он — единственный.

— Это я знаю, — проговорил Огонек, понемногу справляясь со страхом. Если с ним еще говорят, может, не все потеряно. Исподволь он начал оглядываться — может, отыщется путь к спасению. Къятта не особо следит за ним, он и говорит-то словно с самим собой. — Но все равно знаю мало. Позволь мне хотя бы понять.

— Хорошо. — Къятта легко согласился. — Поднеси руку к костру — почувствуешь жар, вовсе не касаясь пламени. А Кайе пытается позволить тебе коснуться огня, погрузиться в него… и не сгореть. И вот нашел выход, дурак. Я же не смог запретить ему, он слишком своеволен. Не думал, что он сделает так.

— Но он сказал… что больше ему нечего мне дать. Он может теперь быть собой прежним…

— Нет. Айари — ведущий и чимали — ведомый связаны очень долго. Пока не ослабеет нить — он должен будет сдерживать свое пламя, выжигая себя изнутри. Даже просто стоя рядом с тобой — иначе его Сила спалит тебя. Это он понимает…

Огонек глубоко вздохнул.

— Если это так, то… — Поперхнулся, а с языка слетело: — Ты убьешь меня?

— Я? — Взглянул на светильник, и язычок света моргнул. — Нет.

— А… что? — задохнулся, испугавшись еще больше спокойного этого ответа.

— Какая тебе разница, как умирать? — голос изменился, стал ниже тоном, темнее. Безразличие словно порывом ветра смахнуло.

— Он — не наставник полукровок, запомни! У него есть свое назначение!

Мальчишка облизнул губы — сухость во рту и горле…

— Я… я дам слово, что не вернусь. Астала большая…

— Слишком много неприятностей от тебя, чтобы еще оказывать милости.

Тем не менее он не торопился что-либо делать. Задумчивое — снова — лицо, едва освещенное слабым дрожащим язычком пламени. Лучше бы ненависть, ярость… Мысленно смех услышал — может ли энихи ненавидеть оленя? Или крысу?

— Он найдет, где я был… раз он связан со мной… Разве нет? — сказал, и пожалел об этом, и тут же сообразил — ну не мог о таком не подумать Къятта!

— А ты не такой уж дурак, — удивление в голосе просквозило. — Башня — единственное место, где он тебя не почувствует. Хранительница говорит очень громко. А он слишком занят собой, чтобы в грохоте различать тихий звук.

— Но охрана и служители скажут!

— Зачем, и кто станет их спрашивать, кто сюда направит? Хранительница получила еще один дар и довольна, до остального им дела нет.

— Домашние знают…

— Почти никто. А те, кто знает… Из нас с ним двоих они выберут меня.

— Где он сейчас? Что ты скажешь ему? — отчаянно уцепился за последнюю надежду.

— Он спит. А проснется… что за беда? Найду, чем его успокоить! — может, днем, при солнце, Огонек услышал бы только слова, но сейчас в темноте он слышал еще ложь и… неуверенность? Вспомнил, каким было лицо Кайе, когда у крыльца тот снимал с седла раненого им подростка.

— Он хотел быть моим другом… — о сказанном пожалел тут же, видя, как закаменело лицо Къятты, поспешно поправился: — Он говорил так, я не знаю, что думал при этом. Ты же не хочешь, чтобы ему было плохо, если на самом деле…

— Замолкни, — сказал Къятта, столь грубого тона Огонек от него не слышал. — Что надо, то и почувствует.

— А ты и к нему жесток… Он в обличье энихи куда больше похож на человека, — Огонек полностью овладел собой, и смотрел в глаза Къятты — янтарные на свету, сейчас просто темные.

— Ты думал так же, когда получил это? — усмехнулся тот, указав на шрамы, пересекавшие бок Огонька.

Лицо мальчика вспыхнуло от прилившей крови.

— Нет. Я испугался. Но потом принял, — хрипло, упрямо откликнулся Огонек. — У него не было выбора.

— И у тебя уже нет… Хватит. — Огонек почувствовал, что тело вновь слушается его. Шевельнулся, собрался в комочек.

— Что со мной будет? — повторил, оглядывая место, в котором находился.

— Иди сюда, — Къятта шагнул к арке в стене; за ней была чернота, .

Огонек повиновался. Голос Къятты не обещал ничего хорошего, а сам он даже не обернулся — не сомневался, что полукровка следует за ним.

Тот и шел, в темноту под аркой, которую даже светильник едва рассеивал. А куда деться? И еще одно понимал — этому человеку он не покажет страха. Кайе говорил — не показывай… ни людям, ни зверям. Сердце то колотилось, то замирало. Еще сильнее запахло сыростью; всего несколько шагов — и оказались возле воды. Канал? Или подземное озеро? — мальчишка прищурился, но ничего не понял.

— Дай руку.

Послушно протянул — запястье охватила серебристая петля. Она и в темноте светилась едва заметно. Другой конец ее привязан был к вмурованному в стену кольцу.

— Ты сможешь дотянуться до воды. Пей… проживешь долго. Пока мне не нужна твоя смерть. Может, я вернусь еще…

Помедлил чуть, и добавил:

— На твой крик никто не придет. Майт услышала бы, но она глухая.

— Кто она, али? — прошептал Огонек. Так легко было противостоять Кайе… вспышка, и все. А этому — невозможно. Невозможно даже сказать ему колкость. Вот подлинное чудовище, думал он. Не Кайе. Его старший брат.

— Змея. Большая змея. Ей оставляют жертвы порой, как дочери Башни. Но она ела недавно. Здесь не появится.

Словно столбняк напал — и тело вновь стало холодным, влажным. Чуть не закричал, не упал перед ним наземь — выведи меня отсюда!! Но просить Къятту о милости… нет, бессмысленно.

Он тихонько сел, подтянул колени и стал вглядываться в воду.

Пальцы Къятты вздернули его подбородок. Глаза горели — сейчас и вправду янтарные. Понимал — отражается пламя светильника в них, но как жутко…