Словарь для Ники

ЩЕДРОСТЬ.

За рулём своего «Запорожца» я уже который час кружил по раскалённой сковородке июльской Москвы. С утра заработал на бензин. Заправил полный бак. И снова возил пассажиров — тех, кто «голосовал», стоя у края тротуара. Тогда такси не хватало.

С моей стороны это было отчаянным решением — попытаться с помощью «частного извоза» добыть денег на лекарство для больного отца и на еду.

Я боялся не столько конкурентов — таксистов или гаишников, сколько того, чтобы мой «Запорожец» не заглох в толчее автотранспорта, в какой-нибудь пробке.

Кроме того, я стеснялся назначить цену пассажирам. «Сколько возьмёшь довезти до Теплого стана?», «До Черемушек?», «До Химок?» — спрашивали они, перед тем как сесть в машину.

«Сколько заплатите», — отвечал я, прикидывая в уме предстоящий маршрут. Каждый норовил заплатить поменьше. Но я был и тому рад.

Не пересчитывал. Запихивал деньги в карман.

Несколько раздражали инвалиды и старушки. Конечно, я возил их бесплатно. Но они так долго усаживались в машину, а по выходе затевали ненужные споры о том, что я должен взять с них какие-то деньги, что вынуждали меня грубо ответить: «Извините. Теряю с вами время. Привет!»

…Я проезжал мимо Центрального рынка, когда увидел посреди мостовой наголо обритого верзилу. Он требовательно махал всем проезжающим автомобилям.

Я тормознул. И в тот же момент понял, что делаю глупость. Что брать этого клиента опасно. Но было уже поздно.

«В Южный порт! — приказал он, вваливаясь в машину, — Быстро довезёшь, заплачу, как фраеру!»

Путь был неблизкий. Но я ухитрился доставить его во двор какой-то заросшей тополями облезлой пятиэтажки меньше чем за полчаса.

Верзила вышел и направился к подъезду. «А деньги?» — напомнил я вслед.

Он обернулся, сделал шаг назад и, пригнувшись к оконцу, внятно произнёс: «Убью».

Я решил, что с меня хватит. День клонился к вечеру. Я устал. И впервые подумал о таксистах — каково им выкладываться изо дня в день…

Направился обратно к центру и увидел жалкое летнее кафе, пестревшее среди пыльных деревьев своим выгоревшим тентом. Захотелось выпить воды — шипучей «Пепси-колы» или минеральной. Заодно и подсчитать скопившуюся в кармане какую–никакую выручку. И увидел двух женщин — старую и молодую. Они стояли у тротуара с чемоданом и дорожными сумками. — Вам куда? — На Казанский. На площадь трёх вокзалов.

Это было более или менее по пути к моему дому. Я погрузил тяжёлый чемодан и сумки в багажник. Впустил пассажирок на заднее сиденье.

Всю дорогу они ругались между собой. Как оказалось, мать и дочь. Страшно, отвратительно ругались. Я старался не вслушиваться, но поневоле краем уха уловил, что они не поделили какое-то, чуть ли не стотысячное наследство, которое едут получать после гибели родственников.

Когда мы подъехали к Казанскому вокзалу, я едва нашёл место, где их выгрузить.

Вытаскивал из багажника чемодан, сумки и думал: «Хватит! Заеду в аптеку, куплю лекарство для отца, еды в гастрономе. И под душ — смыть с себя всю гарь этого дня». — Что ты ему даёшь?! — прикрикнула старуха. — Жадина! Дрянь! Не умеешь быть щедрой!

Она выхватила кошелёк у дочери и прибавила к десятке, которую та мне давала, один рубль.

ЩЕМЯЩАЯ НОТА.

Пока я писал эту книгу, ты пошла во второй класс. Изучаешь математику с иксами, английский язык.

Сделалась старше на год. А я — на год старее…

Исподволь посматриваю на тебя, мой детёныш, все чаще думаю: «Что будет с тобой в этом мире, когда нас с мамой не станет?»

ЩУКАРЬ.

Когда-то писатель Шолохов изобразил в романе «Поднятая целина» этакого старикана–хитрована, деда Щукаря. Носителя «народной мудрости».

С тех пор аналогичные деды Щукари стали появляться во множестве произведений других сочинителей.

Сыпали прибаутками–поговорками, спьяну рассказывали различные байки, в меру возможности подкалывали власть. И обязательно демонстрировали несокрушимость тезиса: деревенский мужик — основа миропорядка.

Подобные Щукари — измышление тепло устроившихся в городе писак.

Тертые жизнью деревенские люди были забитыми, малообразованными носителями рабской психологии. Они могли быть себе на уме, сколь угодно затейливо материть притеснителей. Но в конечном итоге покорно принимали свою рабскую долю.

Иначе не было бы у нас такого несчастного народа, такой бесконечно тягостной несвободы.

Э

ЭКЗОТИКА.

Как большинство мальчишек, я тоже мечтал о дальних странах. Никаких шансов попасть в сказочные миры, которые назывались «Африка», «джунгли», «пампасы», «Средиземное море», «Малайский архипелаг», у меня, конечно, не было.

Оставалось разглядывать атласы, карты, почтовые марки английских и французских колоний.

Сколько я себя помнил, у нас имелась единственная экзотическая вещь — висящее на стене круглое, размером с колесо, резное разноцветное изображение японских рыбаков, вытягивающих в лодку сеть с рыбой.

Ума не приложу, куда потом делась эта тонко выполненная работа. Должно быть, мама в трудную минуту отнесла её в антикварный магазин.

Мальчишкой я засматривался на желтолицых японцев, на коричневую лодку, на серебристых неведомых рыб…

С тех пор многое переменилось. И теперь, возвращаясь из дальних странствий, я всегда привожу с собой не какие-нибудь расхожие сувениры, а найденную на морском берегу раковину, морскую звезду или красочный плакат с корриды в Барселоне.

Эта экзотика наряду с живыми тропическими растениями, весёлым чириканьем попугаев–неразлучников наполняет наш дом.

ЭКОСИСТЕМА.

— А не пуститься ли нам в путешествие?

Я отложил авторучку и поднял взгляд от рукописи. Отец Александр, держа папку в руках, шагнул в комнату с балкона, куда уже пришло жаркое солнце. Он любил работать на балконе, посматривать на морскую даль.

— Застопорилось. Не работается, — продолжал он. — В самом деле, кроме Каспийского моря и работы, мы с вами вокруг ничего ещё не видели. Прогуляемся? Я заметил с балкона соблазнительную тропу. Интересно, куда она выведет.