Словарь имен собственных

Одна из «жирных коров» – хорошенькая девочка абсолютно нормальной комплекции – заплакала навзрыд. Злобная старуха тут же окрысилась на нее:

– Это еще что за сопли! Если хочешь объедаться сладостями под крылышком v мамочки, никто тебя здесь не держит!

Затем «живое мясо» обмерили и взвесили. Плектруде через месяц должно было исполниться тринадцать, при этом ее рост был метр пятьдесят пять, а вес сорок килограммов – крайне мало, если учесть, что все они ушли в мышцы, как у всякой уважающей себя балерины; тем не менее ее строго предупредили, что она достигла «максимума, который нельзя превышать».

Этот первый день в училище точно ножом отрезал маленьких танцовщиц от детства: еще вчера к их телу относились, как к нежному цветку, который берегут и лелеют, чьему росту радуются, видя в нем чудесное явление природы, залог прекрасного будущего; семья была садом, где они неслышно росли в холе и неге. И вдруг их грубо, с корнями, вырвали из родной влажной почвы и швырнули в иссохшую пустыню, где острый взгляд восточной флористки вмиг определял, что такой-то стебелек нужно удлинить, а такой-то корешок обстругать и что, хочешь не хочешь, из них сделают то, что нужно, – для этого есть старые испытанные приемы.

Здесь в глазах взрослых не было ни капли доброты, они блестели холодным блеском скальпеля, отсекающего последние детские припухлости. Девочки одним махом перелетели через века и пространства, угодив из Франции конца второго тысячелетия в средневековый Китай.

Мало сказать, что в училище царила железная дисциплина. Дрессировка воспитанниц длилась с раннего утра до позднего вечера, если не считать перерывов на еду, не заслуживающую этого названия, да коротеньких общеобразовательных уроков, во время которых ученицы так блаженно расслаблялись, что им было не до умственной работы.

При таком режиме моментально похудели все, даже самые тощие. Последние безмерно радовались этой удаче, вместо того чтобы встревожиться, как сделал бы на их месте любой здравомыслящий человек. Они считали, что худобе нет и не может быть пределов.

И однако, хотя первый день должен был внушить им беспокойство по поводу избыточного веса, не это стало их главной заботой. Воспитанниц настолько изнуряли бесконечные часы экзерсисов, что они страстно мечтали лишь об одном – хоть на минутку присесть. Редкие минуты, когда можно было расслабить мускулы, воспринимались как чудо.

Не успев встать, Плектруда ждала вечера. Предвкушать тот миг, когда ее костлявое, измученное тело окажется наконец в постели и сможет отдыхать целую ночь, было настолько сладко, что ни о чем другом не хотелось и думать.

Сон оставался единственной отрадой; что касается еды, то она вызывала страх. Педагоги так яростно предавали пищу анафеме, что она, при всем своем убожестве, превращалась для детей в соблазн. Они клали ее в рот боязливо, стыдясь собственного аппетита. Каждый кусок казался лишним.

Очень скоро Плектруду начали одолевать сомнения. Она поступала в училище, чтобы стать балериной, я вовсе не для того, чтобы утратить вкус к жизни и мечтать лишь об одном – как бы отоспаться. Здесь она отрабатывала танец с утра до вечера, но не танцевала по-настоящему, словно писатель, которому не дают заниматься его прямым делом, заставляя круглые сутки зубрить грамматику. Конечно, грамматика необходима, но только как подсобное средство для письма: лишенная цели, она становится мертвым сводом правил. Плектруда никогда еще так мало не чувствовала себя балериной, как со дня поступления в училище. В ее прежней школе педагоги всегда ставили для воспитанниц небольшие танцевальные номера. Здесь же только и делали, что упражнялись «у палки». Балетный станок напоминал каторжные галеры.

Многие соученицы Плектруды как будто разделяли эти невеселые мысли. Конечно, никто из девочек не смел высказываться вслух, однако их явно одолевали разочарование и тревога.

А потом начался исход. Самое странное, что училищное начальство ничуть не огорчалось, словно ожидало этого. Воспитанницы, одна за другой, сходили с дистанции. Это повальное бегство радовало педагогов и совершенно убивало Плектруду, которая воспринимала каждое такое исчезновение как смерть.

И случилось то, что должно было случиться: ей тоже захотелось бросить училище. Останавливала только смутная боязнь, что мать очень расстроится и что даже самые убедительные доводы будут бесполезны.

Руководители училища наверняка заранее планировали отсев некоторой части воспитанниц, ибо их отношение внезапно изменилось. Девочек созвали в просторный актовый зал и произнесли перед ними такую речь:

– Вы, вероятно, заметили, что в последнее время многие воспитанницы покинули наше заведение. Мы не станем утверждать, что специально подталкивали их к этому шагу, но не собираемся и лицемерить, говоря, что сожалеем об их уходе.

Последовала долгая пауза – без сомнения призванная нагнать страху на детей.

– Бросив училище, они тем самым доказали, что у них нет настоящей любви к балету, иначе говоря, нет терпения, необходимого истинным танцовщицам. Хотите узнать, что заявили эти балаболки, сообщая о своем уходе? Что они поступали сюда ради того, чтобы танцевать, а здесь, видите ли, не танцуют! Интересно, что они о себе воображали? Что послезавтра они нам исполнят «Лебединое озеро»?

Плектруда вспомнила пословицу, слышанную от матери: «Бей своих, чтоб чужие боялись». Да, именно так и поступали сейчас педагоги: били «своих», чтобы припугнуть «чужих».

– Танец нужно заслужить. Танцевать по-настоящему, на сцене, перед зрителями – это величайшее счастье. Впрочем, поверьте, что танец – даже не на публике – дарит такой восторг, такую радость, что этим окупаются любые жертвы. Наша система воспитания нацелена на то, чтобы вы постигли суть танца: он не средство, а награда. И мы не вправе позволить танцевать тем воспитанницам, которые не заработали этой награды. Восемь часов в день у станка и голодный режим могут показаться мучением только тем, кому не очень-то хочется танцевать. Так вот: если кто желает уйти, пусть уходит!

Больше никто из училища не ушел. Воззвание достигло своей цели. Отсюда вывод: можно подчиниться самой суровой дисциплине, если понять, зачем она нужна.

И вот награда за стойкость: воспитанницам позволили танцевать.

Конечно, это были сущие крохи. Но уже то, что каждая девочка смогла оторваться от станка, устремиться на глазах у всех в середину зала и несколько мгновений порхать в танце, чувствуя, как послушно ее тело, как уверенно владеет оно искусством балетных па, привело воспитанниц в безумный восторг. Если десять секунд доставили им такую радость, то что же испытывают балерины, танцующие два часа на сцене? О таком они даже и мечтать не смели.