Словарь Ламприера
Шрифт:
— Что-то знакомое… Я уверена, что знаю эту оперу… — задумчиво обращается к леди Хэррубай леди Фосетт.
— Ммм… — соглашается та.
Сэр У. У. Уинни, сидящий перед ними, снова откидывается на спинку кресла.
— «Ифигения в Авлиде», — шепотом сообщает он дамам.
— А-а-а…
На сцену выходит хор, который поздравляет Ифигению, удачно избравшую жениха. Вступает Ахилл, потом следует короткий балетный эпизод, вызывающий бурные аплодисменты галерки. Когда Ифигения и Ахилл подходят к алтарю, служитель останавливает их, и ужасные предчувствия Ифигении подтверждаются: она слышит, что отец хочет принести ее в жертву. Под крики и свист из оркестровой ямы появляется виновник ее страданий. Греческие солдаты теряют терпение, и Ахилл громко поет о том, что убьет всех, кто
— Насколько я понимаю, Креймер здесь немножко ускорил, — шепчет герцог Камберлендский.
Леди Бруднелл кивает.
И это верно. Голова Креймера бешено вертится по сторонам. Волосы его растрепались, несмотря на то что смазаны медвежьим жиром, и летают по плечам, как львиная грива. Он весь в поту. В поту все, даже музыкант с треугольником, а музыка мчится вперед: allegro, vivace, prestissimo ! Пальцы дирижера слились в сплошное пятно, палочка порхает в воздухе, как рапира. Ифигения в танце поднимается к жертвеннику, навстречу своей смерти. Ахилл со своими людьми ломится на сцену, чтобы перебить греков, завязывается яростный бой между обезумевшим контральто и меццо-сопрано, отвечающим ему на таких высоких нотах, что удержать контроль над голосом уже невозможно. Калхас заносит нож над алтарем, Ифигения возносит пронзительную жалобу к богам, и вдруг… БУМ! Мощный удар потрясает основание оперного театра, заставляя вздрогнуть сцену, колонны, зрительный зал, галерку и стены, вплоть до самой крыши, где двадцать семь пузатых розовых черепах улыбаются друг другу и поеживаются под луной, близящейся к полнолунию.
Все замирает. Зрители вцепляются в подлокотники кресел. Певцы застывают в позах убийцы, застигнутого на месте преступления. Ифигения приподнимает голову, ожидая удара. Ахилл нависает над беззащитным греком. Все превращаются в неподвижные статуи. Горе Ифигении внезапно кажется таким бессмысленным, таким абсурдным… О чем ей горевать? Что может с ней случиться? Ровным счетом ничего. Это ничего не значит. Публика смотрит вверх, так же как и актеры, ждущие, что же последует за этим подземным толчком.
Морелли выпрямляется. Поднимая свой нож в ответном приветствии, он обращается к певцам и публике.
— Боги заговорили! — восклицает он, стоя у алтаря. — Ифигения должна быть освобождена!
Голос его проникнут абсолютной убежденностью. Креймер подкрепляет его длинным, протяжным «до» средней октавы. Это великолепно.
— Ифигения! Должна быть освобожден-а-а! — отвечают греки. К протяжной ноте присоединяются остальные струнные, потом вступают деревянные духовые, медные, и наконец раздается хрупкое «дзынь!» треугольника, крещендо набирает силу, публика вскакивает на ноги, и бешеные аплодисменты взлетают к мерцающему потолку; рукоплескания продолжаются так долго, что в конце концов даже певцы принимаются хлопать друг друга по спинам.
— Просто великолепно, Мармадьюк, — произносит герцог Норфолкский, когда торжествующий Столкарт проплывает мимо него.
— Полный триумф, — шепчет маркиз Лэнсдаун. Столкарт добирается до сцены. Он становится перед собравшимися актерами, аплодирует им, затем поворачивается к своей обожаемой публике и просит тишины.
— Благодарю вас, благодарю вас, — он запинается и, изображая смущение, хихикает. — Огромное, огромное вам всем спасибо… Друзья мои!
Публика рукоплещет. Все получили истинное наслаждение. Все благодарны ему. Он купается в лучах славы. Кто-то трогает его за плечо, но Столкарт принимает это за дружеское поощрение и не обращает внимания. Но движение руки делается настойчивым. Столкарт оборачивается. Это Тим.
— Что случилось? — раздраженно спрашивает Столкарт.
— Здесь полиция, сэр. Они хотят проверить подвалы.
— Подвалы? — Столкарт чувствует, как публика ускользает от него, внимание рассеивается. — Хорошо, хорошо… Ступай, Тим.
И скажи им, чтобы не шумели, слышишь?Тим кивает и послушно направляется в фойе.
— Друзья мои, — снова начинает Столкарт. — Наше тайное гала-представление еще не окончено, и я прошу вас занять свои места. Через несколько минут вы услышите одного из… нет, самого прекрасного тенора в Европе. Имя его на устах всего города. Вы знаете, о ком я говорю. Этот тенор пел в театре «Сан-Карло» в Неаполе и в мюнхенском театре на Гартнерплац. Сегодня я представляю вам искуснейшего мастера sostenuto …
В своей гардеробной, где-то в недрах оперного театра, Марчези слышит крики и аплодисменты публики и начинает потеть. Все отговорки уже использованы, откладывать больше нельзя. Марчези заламывает руки и смотрит в трюмо, стоящее у стены. Из зеркала на него глядит высокий, худощавый мужчина, сильно нарумяненный и напудренный. Под гримом он очень бледен. Марчези знает, что скоро начнется дрожь, дыхание участится. Мышцы живота стянутся тугим узлом, и к горлу подступит тошнота. Когда гример, которого Марчези отпустил (никто, никто не должен видеть его таким!), постучится в дверь, он подпрыгнет на месте от неожиданности. Он всегда подпрыгивал. И в Неаполе, и в Мюнхене, и в Вене, и еще раньше, в Риме. И с каждым разом ему все хуже. Марчези уже почти не мог контролировать страх ожидания. В Лондоне все будет так же, как и везде: ряды бессмысленных лиц, неотрывно глядящих на него из темноты зрительного зала. Он будет одинок. Музыка затягивается петлей вокруг горла.
Рот его откроется, и звук, странный и прекрасный, поплывет со сцены в зал. Этот неземной голос снова окажется здесь, снова будет принадлежать ему. Но откуда он берется? Откуда он приходит? Когда-то давно Марчези наградили талантом, но это была ошибка, недосмотр судьбы. И теперь этот дар приходится возвращать. А потом, однажды, когда Марчези снова откроет рот, первые ноты застрянут у него в горле и с губ его сорвется ужасный хриплый визг. Тяжелая рука постучится в дверь, на пороге встанет черная фигура в плаще с капюшоном и потребует от Марчези то, в чем он не сможет отказать. Он в ужасе ждет этого момента и даже торопит его, не в силах вынести ожидания: иди же, иди скорей…
Тук-тук-тук…
— Да! Ради бога, войдите наконец! — кричит Марчези. Он слышит тяжелые шаги, уходящие прочь от его двери.
Наверху, в зрительном зале, Мармадьюк подает знак Креймеру, стоящему в оркестровой яме, и уходит влево, за кулисы. Первые спокойные такты увертюры умиротворяюще плывут навстречу восхищенной публике.
— О да, — бормочет про себя сэр У. У. Уинни. — Просто великолепно.
Он вполуха слушает ускоряющуюся музыку. Ифигения выходит на сцену и исполняет свою вступительную арию на фоне декораций, изображающих штормовое море. Теперь она уже в Тавриде, стала жрицей Дианы, которая спасла ее от жертвенного ножа Калхаса в Авлиде. За спиной у нее сцену постепенно заполняет хор воинов в красных туниках. Сэр У. У. Уинни хмурит брови. Столкарт одобрительно поглядывает на представление из-за кулис, а рядом с ним стоит сияющий Болджер.
— Ну, Мармадьюк, в конце концов вы оказались правы. Ни одного свободного места.
Столкарт улыбается.
— Самое лучшее впереди, — говорит он, и тут из-за противоположной кулисы появляется Марчези. Часть публики уже видит его, и аплодисменты начинают распространяться по часовой стрелке: остальные зрители догадываются о причине рукоплесканий своих соседей. Хор продолжает стоять на сцене, справа. Столкарту кажется, что хористов гораздо больше, чем он нанимал. Снова кто-то трогает его за плечо. Опять Тим.
— Небольшие осложнения, мистер Столкарт…
— М-м-м?
Жрица призывает совершить жертвоприношение, и ей сообщают, что уже поймали двух чужеземцев. Сцена почти вся заполнена актерами.
— Там, на улице, сэр. Они пытаются войти в театр. Их довольно много…
— Без приглашений никого не впускать! — строго приказывает Столкарт. — Ни при каких условиях!
Столкарт замечает, как Марчези глубоко дышит, готовясь к своему выходу.
— Это все?
— Нет, сэр. Еще полиция, мистер Столкарт.