Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой

— Прямо дрожь пробирает, — бормотал отец.

Индейцы раскланялись и ушли. На арену с пронзительным криком выбежали клоуны. Мальчики вскочили со своих мест и громко рассмеялись, увидев пестро одетых шутов, которые кувыркались, давали друг другу пощечины, ходили на голове, а затем принялись что-то живо обсуждать. Мальчики не поняли, о чем идет речь. Отец пояснил:

— Они поспорили, сможет ли этот клоун-толстяк пронести до дверей на носу корзину яиц.

Служитель поставил на арену корзину с яйцами, и спорщики унялись. Долговязый клоун взял одно яйцо, попробовал, не поддельное ли. По руке у него растекся желток. Уверившись еще раз, что яйца настоящие, он передал корзину толстому клоуну, который водрузил ее на шест, а шест поставил себе на нос. Первое время он удачно балансировал, постепенно приближаясь к ложе, в которой сидело семейство Медьевых. Перед самой ложей он вдруг споткнулся, шест накренился, из корзинки посыпались яйца. Зрители вскрикнули. Медья испуганно отскочил назад, в расположенные выше ряды. Но яйца оказались ненастоящими и были привязаны к корзинке. Все произошло так быстро, что зрители громко захохотали, а Медья, красный как рак, вернулся в свою ложу. Толстый клоун раскланивался перед ним, извиняясь, отчего Медья почувствовал себя еще более неловко. Усмехаясь, Фице нагнулся к Дизме:

— Если б мы ему такое устроили, что бы тут было…

Кувыркаясь, клоуны удалились с арены, а вместо них снова появился директор — был его номер. Выбежало десять прекрасных лошадей, которые тут же выстроились по росту. Оркестр играл величественный марш, благородные животные расходились в разные стороны, опускались на колени, танцевали, а под конец взобрались друг на друга, так что на арене выросла живая черная пирамида.

Клоун объявил антракт.

— Почтеннейшая публика приглашается в цирковой зверинец!

Медья с любопытством осматривал конюшню и расхваливал прекрасных животных. Оглядываясь по сторонам, Дизма вдруг заметил среди рабочих только что выступавшего индейца и счел такое превращение невероятно унизительным для артиста. По зверинцу прогуливались цирковые дамы, они были сильно накрашены — среди городских барынь Дизме ничего подобного еще не приходилось видеть. Он потихоньку наблюдал за отцом, который то и дело засматривался на этих дам, — мальчики напрасно тормошили его, спрашивая, какие звери сидят в той или иной клетке. Дизма чувствовал, что для отца цирк тоже представляет собой таинственный мир, где живут люди, не признающие никаких условностей и предрассудков, к которым сам он привык. Отца привлекали дамы, ведущие себя совершенно свободно, потому что им была чужда замкнутость домашнего очага, и жили они только своим высоким искусством.

Звонок позвал зрителей на свои места. Чтобы еще больше заинтересовать публику, директор изменил порядок номеров. На арену вышли слоны и с ними девушка в одеянии магараджи. Огромные, могучие животные повиновались ей как послушные дети: они все время покорно смотрели на нее своими маленькими глазками и шевелили ушами. По ее команде слоны послушно кружились, садились на землю, ходили друг за другом, ступая передними ногами на бортик арены, раскачивались и танцевали. Лишь изредка кто-нибудь из них забывал, что надо делать, и неуклюже поворачивался не в ту сторону. Даже детвора остро чувствовала, какая страшная сила укрощена в этих огромных существах. Зрители вяло аплодировали, безмолвно глядя на арену, словно им было не по себе при виде этих серых, бессловесных меланхоликов.

После слонов опять выбежали клоуны; они острили и паясничали, пока на низенькой эстраде посреди арены служители расставляли игрушечную мебель — кроватку, столик, стулики. Дизма и Фице смотрели, боясь пошевелиться. Маленькая дрессированная обезьянка сняла пальто, села за стол и, заказав стаканчик ликера, выпила его залпом. Затем закурила сигарету. Затягиваясь, она страдальчески моргала глазами. Бросив окурок, обезьянка села на велосипед и принялась кататься по арене. Громкий хохот смущал бедное животное. Она забыла, что должна была сесть на стул у постели и разуться. Хозяин безжалостно дернул ее за ухо. Она не сразу поняла, чего от нее хотят, но наконец разулась и стала раздеваться — сняла чулочки, курточку и штанишки. Беспомощно постояв у кровати в одной рубашонке, обезьянка нажала на кнопку, и на тумбочке загорелась лампочка. Открыв дверцу тумбочки, она вытащила оттуда беленький ночной горшочек. Дети задыхались от смеха. Когда она села на горшок, Дизма и Фице запрыгали от восторга. Наконец она залезла под одеяло и погасила свет. Зрители аплодировали, не жалея ладоней. А у маленькой обезьянки грустно блестели глаза. Она печально раскланивалась, приученная благодарить за аплодисменты, хотя сама, вероятно, и не сознавала, какой бурный успех она имела. Когда зрители успокоились, Медья сказал, сам не зная зачем:

— Ну, а теперь посмотрите на людей!

За ним сидела дама из предместья, она смеялась до слез и не переставая восклицала:

— Ой, не могу! Ой, лопну!

Служители вынесли на арену деревянный щит с крупной, четкой надписью: «Шпиридоновы, летающие ангелы, всемирно известный аттракцион». Размотав длинную веревочную лестницу, они отстегнули две высоко висевшие трапеции, на которых поблескивали металлические перекладины. Установилась тишина, какая бывает перед началом особенно интересного представления. Убрав щит с надписью, служители придерживали занавес. В последнюю минуту один из них выскочил на арену и расправил ковер. Дизма увидел, что к арене подтащили большую сетку, которая была еще свернута.

— Опасная штука, — заметил Медья.

А на арене уже стояли три сестры в небесно-голубых трико с серебряными звездами на груди. Они были очень похожи друг на друга, отличаясь только ростом — старшая была на голову выше средней, а средняя на столько же выше младшей. Этой младшей оказалась она. Вспыхнув, Дизма крепко прижался к своему стулу, сердце его громко стучало. Он смотрел на девочку, не спуская глаз. Старшие сестры уже поднимались вверх, а она стояла под лестницей, с улыбкой поглядывая на них. Густые волосы ее были туго стянуты на затылке. Вот она быстро, как белка, стала взбираться по лестнице, слегка обрисовались маленькие груди. Она казалась Дизме такой легкой и нежной, будто тело ее было воздушным и вся она была воплощением чистой красоты. Лампы погасли, только яркий луч прожектора освещал сестер. На груди у них сверкали серебряные звезды. Девушки все время были в движении. Дизма вцепился в стул, руки его дрожали. Там, наверху, сильно раскачавшись, сестры вращались, как живое колесо. Затем в воздухе повисла цепочка тел, младшая была самой нижней. Временами оттуда доносились легкие возгласы. И снова живая цепочка взвилась вверх, и все три сестры уже стояли на трапеции. Люди молча смотрели, что происходит там, в вышине. Неожиданно громко грянула музыка и сразу смолкла. Подбежавшие служители натянули над ареной сетку. В цирке воцарилась гробовая тишина. Старшая сестра раскачала среднюю, та пролетела по воздуху и ухватилась за противоположную трапецию. Все трое внимательно следили друг за другом. Средняя сестра протянула с дальней трапеции руки, старшая подняла младшую себе на плечо и крепко обхватила ее запястья. Дизма услышал тихое восклицание: «Эли!» Люди стали подниматься со своих мест. В этот миг старшая гимнастка раскачалась вместе с младшей, руки разжались, и Эли по воздуху скользнула к средней сестре, которая, качаясь на своей трапеции, подхватила ее на лету. Кто-то стал было аплодировать, но на него зашикали. Высоко под куполом старшие сестры вертелись на трапециях, как два живых колеса, а младшая плавала по воздуху от одной к другой. Временами только раздавалось, как шелест: «Эли!» Неожиданно цепь сомкнулась. Эли соединила обеих сестер, еще миг — и все трое уже стояли на одной трапеции, кланяясь публике.

Вспыхнули лампы, музыка заиграла веселый марш, зрители неистовствовали. Медья хлопал в ладоши. А Дизма сидел на своем стуле, дрожа всем телом, и не мог вымолвить ни слова, так у него пересохло в горле. Его горящие глаза были устремлены на Эли, которая первой спустилась на землю и убежала с арены. Когда она была близко от ложи, Дизма успел заметить, что выражение ее лица изменилось и глаза снова печальны. Аплодисменты без конца вызывали акробаток на арену, и всякий раз девочка заученно улыбалась. Дизма слышал, как отец объяснял Фице:

— Таким еще в детстве переламывают кости.

Ощущая озноб во всем теле, Дизма замер от какого-то сладостно-щемящего чувства. Теперь он знал ее имя. Губы его беззвучно шевелились: «Эли, Эли!»

Служители начали устанавливать железную клетку — ограду, чтобы выпустить на арену диких зверей. Вдруг перед ложами показалась Эли. Одетая в широкий плащ, она предлагала зрителям купить фотографии трех сестер Шпиридоновых, летающих ангелов. Медья купил у нее фотографию. Дизма жадно ловил взгляд Эли, но девочка к нему не обернулась; кротко поблагодарив, она проскользнула дальше между рядами. Отец вынужден был дернуть мальчика за руку, так он засмотрелся на Эли. На снимке лица ее не было видно — она была сфотографирована высоко на трапеции. Но Дизма все равно крепко прижал карточку к сердцу.

Ни дрессированные тигры, ни львы его больше не занимали, он мечтал еще раз увидеть ее. Она показалась всего на миг, когда старый лев скакал через обруч. Одета девочка была так же, как утром; не взглянув на арену, она тут же равнодушно отвернулась и исчезла. Дизма не успел даже разглядеть ее лица.

По дороге домой Медья расхваливал цирк. Когда они свернули в темные улочки, мальчики повисли на отце с двух сторон. Дизма забыл обо всем на свете, сегодня он хранил в сердце великую тайну. Он дрожал, не зная отчего — то ли от холода, то ли от звучавшего в ушах возгласа «Эли!» Он спросил отца, что ему больше всего понравилось. Медья восхищался лошадьми и смеялся над шутками клоунов, которые запомнил. Дизма сказал с обидой:

— А мне больше всего понравились летающие ангелы.

Если бы отец был повнимательнее, он почувствовал бы, что у мальчика дрожит голос. Но он повторил то же самое:

— Таким еще в детстве переламывают кости.

Дизма с любопытством расспрашивал, как это делается. Отец объяснял тоном знатока:

— Директор знает своих людей и заранее решает, чему будет их учить. Детям размягчают кости, а потом заставляют тренироваться всю жизнь.

Дизма задумался над этим, но для него Эли и с переломанными костями все равно была взаправдашним ангелом, какого он раньше мог вообразить только на небесах. Чтобы еще поговорить о ней, Дизма спросил отца про жизнь цирковых артистов. Медья делал вид, будто знает все на свете, и каждое его слово дети воспринимали как непререкаемую истину.