Слово атамана Арапова

Нюра лежала, закинув руки за голову и вытянувшись. «Я люблю Никифора», – сказала она себе и очередной раз удивилась: неужели это правда? Когда же это случилось? Путешествуя с ним от Яицка до берегов Сакмары, она еще не любила его настоящей женской любовью, в которой сливается воедино физическое и духовное влечение. Когда они поселились у кулугуров, она тоже еще не любила. Нет, кажется, была минута… Нет, их было много, но тогда она отгоняла их от себя. А потом все завертелось и померкло…

Девушка вскочила с топчана и, стараясь не разбудить спящую Марью, выскользнула на улицу, чтобы отогнать давивший ее страх будущего. Свежесть воздуха охватила ее, но была приятна. Она провела руками по бедрам, по животу, с ненавистью оглядела спящие в ночи землянки. Ее сердце было весело и чисто, оно забыло Степку, не вспомнило и о Тимохе, оно билось новой любовью.

Мысли Нюры были прерваны появившимся неожиданно из ночи дюжим детиной, который неуклюже вскинул руки вверх и хриплым голосом сказал:

– Стой, не ходы!

– Хто ты? – попятившись к землянке, сердито спросила девушка. – Пошто людей ночью пужаешь, злыдень?

– Постой, не уходы, – подавив приступ нервного кашля, сказал незнакомец, – нет надобности в том. Я не тать, не кыргыз и не каракалпак, а честной человек божий. Не досадуй, што я тя остановил як вор средь ночи ясной. Ответь мне Хоспода ради на вопрос мой.

– Ошалел, што ль? – отрезала Нюра, нащупав рукой дверку землянки.

Человек приблизился. Из-за верхушек деревьев поднялась луна и позволила разглядеть его. Он был высок и ладен. Казалось, что у него вытянутое лицо с орлиным носом, виднелись усы. На голове незнакомца была черная меховая шапка, на плечи накинута безрукавка; лунный свет причудливо играл в его черных глазах, на серебряных пуговицах безрукавки, на ноже за поясом и на тонкой цепочке длинного ружья, перекинутого через плечо.

– Тимоха, ты. – Девушка облегченно вздохнула, затем вновь встревожилась. – А Никифор? Никифор хде?

– Ня знай, – ответил беспечно молодой кулугур. – Кады я сюды скакал, он ешо на озере оставался.

– Надобность кака в том? – еще больше встревожилась Нюра. – Путь туды ведомо далек, да и вы должны были апосля вместе возвернуться?

– Ня знаю о том, – ухмыльнулся Тимоха.

От плохого предчувствия на глазах девушки выступили слезы, и в них отразился лунный свет; смертельная бледность покрыла ее лицо, она упала на землю и безудержно зарыдала.

– Нюра! – прохрипел пораженный юноша и беспомощно закрутил головой, не зная, что делать.

Затем он сел рядом с девушкой, опустил голову и закрыл ладонями лицо. То ли в его голове ярко вспыхнула страшная картина боя у озера, то ли он хотел скрыть слезы досады, или еще что-то шевельнулось человеческое в его подлой и трусливой душе…

– Тимка?! – Гавриил с трудом протиснул свое огромное тело в убогую дверку землянки и навис над парнем и девушкой необъятной скалой. – Ты пошто здеся околачиваешся?

– Да, вот. – Тимоха умолк, его глаза, отражая лунный свет, казалось, пылали диким огнем.

Затем он тяжело вздохнул, широко улыбнулся вовремя подоспевшей в голове мысли, удало тряхнул головой и, видимо, отогнав таким образом остаток сомнений, привычно солгал:

– Меня Никифор сюды отослал, батько!

10

Жара стояла невыносимая. Яркое солнце, клонившееся к закату лета, сжигало землю и небо. Пыль, поднимаемая копытами, языками пламени лизала лица всадников. Ни малейшего дуновения ветерка.

Сопровождаемая всадниками телега медленно продвигалась по степи. Возница не гнал лошадей: спешить было некуда, да если б и было куда, лошади, уже привыкшие к неторопливому шагу, все равно плелись бы, хоть бей их дубиной. Наконец телега выбралась на дорогу и покатилась чуть быстрей. Справа и слева стеной стоял кустарник. Шагах в пятидесяти начинался лесок. Вот телега добралась и до него.

С возницы семь потов сошло, от невыносимой жажды его рот стал сухим, как пустыня. Но он знал, что в лесочке ожидают прохладный чистый воздух и прозрачная вода родника – все это казалось далеким-далеким во время путешествия по раскаленной солнцем степи, на выжженной, запорошенной пылью дороге. Будто смерч, как в страшной сказке, нежданно-негаданно оторвал их отряд от счастливой жизни, подхватил и унес куда-то. И вздымаемая копытами лошадей пыль – это пыль того смерча. И смутные, пыльно-серые тени всадников – это тени того же собравшего их всех в страшные объятия смерча.

Когда до степного оазиса осталось рукой подать, послышался свист. Кони, прядя ушами, встали. Возница замахнулся на них кнутом. И вдруг на дорогу выскочили два всадника. Один из них молнией подлетел к телеге и вонзил в коня саблю. Конь упал, возница вскрикнул, навзничь повалился в телегу и потянулся за топором. Но сзади на него набросился другой всадник, схватил за ворот и с силой сбросил на землю.

В это время из лесочка грянули выстрелы и уложили на землю едва ли не половину отряда, сопровождавшего телегу. Вторая половина, не принимая боя, повернула лошадей, и вскоре они исчезли из вида, растворившись в пылающей от зноя степи.

Всадник, который так бесцеремонно и ловко заколол лошадь в упряжке, осадил своего коня у телеги и, слегка наклонившись, спросил у обшаривающего телегу напарника:

– Ну, што тама?

– Ниче. – Тот как-то виновато развел руками и сердито сплюнул себе под ноги. – Обшиблись мы, видать, Антип!

– Быть того не може.

Антип легко спрыгнул с коня на землю и сел на придорожный камень. Богатырского телосложения, смуглолицый, с черными, коротко остриженными волосами и длинной черной бородой, он значительно отличался от своего молодого спутника. Нависающий над крупным широким носом высокий с залысиной лоб говорил об упорном нраве своего обладателя.

Черноглазый, большеголовый, скуластый, с плотно сжатыми толстыми губами – все в нем выдавало проницательный ум, мужество и непоколебимую волю. Из-под расстегнутого ворота рубахи видна была могучая грудь. Каблуки тяжелых кожаных сапог он вдавил в придорожную пыль, локтями уперся в колени, а голову опустил на грудь, задумавшись. Горячий ветерок слегка коснулся его влажного от пота лица и пробудил от грез.

Сжав кулаки, Антип с ненавистью посмотрел на телегу, и гримаса разочарования исказила его лицо. Огонь в глазах померк, губы приоткрылись, на суровом лице появилась недобрая улыбка, какая бывает у больных, когда им на глубокую рану кладут бальзам. Он безмолвно смотрел на убитую лошадь, на пустую телегу, и душа его страдала. И вдруг по лицу его словно пробежала молния, он гордо вскинул голову, нахмурился, глаза налились кровью и вперились в одну точку.

Он напряженно смотрел в поверженных выстрелами киргизов таким жутким взглядом, словно хотел испепелить их. Предметом его ярости, конечно же, были не они, а их молодой повелитель. Но добраться до него не хватало сил.

Антип с сожалением посмотрел на свое выходящее из лесочка крохотное войско из десяти человек и тяжело вздохнул. При виде соратников ему как будто стало немного легче.

И все же сердце его никак не могло успокоиться. Хотелось отомстить виновникам его страданий: султану Танбалу и всей его Орде.