Слово живое и мертвое

Джон переспрашивает, почему родители не ходят в церковь – Why don’t you. Здесь doвсего лишь заменяет глагол, который по-русски в речи, тем более детской, повторять незачем: и переведено не Почему не ходите, а просто: А почему? Еще один из мельчайших приемов, которыми достигается правда разговора и образа.

Мать говорит о Джоне отцу: he’s imaginative, у него богатое воображение. А перед тем мальчик берет на кухне ломтик сыра, печенье, две сливы – достаточно припасов для игры, для шлюпки, чтобы съесть их in some imaginativeway – то же слово передано иначе: он съедает все это как-нибудь поинтереснее.

Интонацией передается обычный в английском курсив. Ну и силачты, Джон, You arestrong – охнула Ирэн, когда сынишка стиснул ее в объятиях, Ну и загорел жеты, You arebrown – слова отца. Но всего важней в «Пробуждении», конечно, интонации самого мальчика.

«Открытие, что мать его красива, было тайной, которую, он чувствовал, никто не должен узнать» – тут радует и тайна, заменяющая классическое по законам чужого языка местоимение (The discovery that his mother was beautiful was onehe felt must absolutely be keptto himself), радует и ход от противного: буквальное держатьтайну, открытие про себя, пожалуй, еще свойственно взрослому, но едва ли мальчику. По той же причине, к счастью, обошлось без абсолютно, хотя вообще иностранных слов в «Саге» немало, их еще избегали не всегда и не все.

Даже простые на нынешний взгляд приемы тогда, в середине 30-х годов, оказывались находкой. В устах или мыслях мальчугана suppose, конечно, не допустим, предположим, даже не что, если, а еще непосредственней, по-детски: а вдруг…

И в другой раз он вздыхает: All right I suppose I must put up with it – в переводе нет ни полагаю, ни должен, сказано безошибочно: Ну что ж, придется потерпеть.

Перед сном мальчик нарочно раздевается медленно: so as to keep her there, буквально: чтобы задержать мать, в переводе: чтобы она подольше не уходила.

И когда ему снится страшный сон о большой черной кошке, он думает так, как свойственно ребенку: «Молоко ведь было кошкино, и он дружески протянул руку, чтобы погладить ее». Диковато было бы сюда, в его восприятие вставить по-русски существо, животное, ведь английское thecreature тут просто она, та самая кошка, что и обозначено артиклем.

Позже, вспомнив этот сон, он похвастает: I wasn’t afraid, really, of course. Я ине испугался, по правде-то– опять чисто по-ребячьи, интонация верна как раз благодаря отходу от буквального конечнои по-настоящему.

«Мне спать хочется, а если ты не придешь, расхочется». I’m sleepy now… I shan’t be sleepy soon. Он так торопит эту минуту, что, хотя еще недавно любовался матерью, теперь уже ее глаза, ее улыбка – It was unnecessary, все это было ни к чему. Все кончилось к лучшему(most satisfactory), только пусть бы уж она поскорее(а не буквально и по-взрослому: она должна поторопиться – she must hurry up!).

Ирэн умело, тактично учит сына музыке, и ему не терпится, не пропадает желание овладеть этой техникой. Буквально: он жаждет превратить десяток больших пальцев в восемь обыкновенных (he remained eager to convert ten thumbs into eight fingers). Игру на противопоставлении thumbs и fingers передать нелегко, thumb по-английски связано с неуклюжестью, непроворством (he’s all thumbs равно нашему руки-крюки). В переводе: у него не пропадала охота приучать свои пальцы к повиновению.

Мальчуган разыгрывает пирата, индейца, отважного капитана из книжки, ведет одинокую жизнь «как будто» – у автора «make-believe» тоже в кавычках; может быть, стоило бы, не опасаясь обвинения в слащавости, сделать понарошку. Но как прекрасно передан тот же оборот, когда Джон поверяет матери свое открытие, то самое: что есть красота. You are it, really, and all the rest is make-believe. «Я знаю, – сказал он таинственно, – это ты, а все остальное это только так».

Когда мать в первый раз, уложив Джона, оставила его одного, отдельной строкой стоят три слова: Then time began. И так выразительно томящее мальчика ощущение передано по-русски: не буквально началось, а – тогда потянулосьвремя. Так же томительно ему ждать в конце, и, отступя немного от буквы, М.Лорие опять верно передает дух, настроение повтором того, прежнего: не казалосьэто все очень долго(It all seemed very long), но – время тянулось.

Век-полтора назад того, кого любят – женщину ли, ребенка ли, – часто называли «ангел мой». Но в переводе современной книги Ирэн (которая притом вовсе не отличается набожностью) вместо буквального angel говорит малышу родной мой– звучит это и естественней, и ласковей.

А разбудив Джона, когда его мучил кошмар, она говорит: There! There! It’s nothing. В каком-то другом случае довольно было бы перевести «Ничего, ничего», но тут слишком сильно потрясение сынишки, и утешает она его еще ласковей, как совсем маленького: Ну, ну, все прошло.

И как верны самые последние строки перевода: мать лежала без сна и loved him with her thoughts – любила его не мыслями буквально, но всеми помыслами, а Джон погрузился в безмятежный сон, который round off his past – опять же не закончил, завершил его прошлое, это по-русски вышло бы странновато о ребенке, но – который отделил его от прошлого.

Черточка за черточкой в «Пробуждении» воссоздан живой, теплый образ маленького Джона. Эти прекрасные страницы, так же как «Последнее лето Форсайта», интерлюдии в «Современной комедии» и завершающий ее роман «Лебединая песня», как «Большие надежды» Диккенса, романы С.Моэма и его автобиографическая книга «Подводя итоги», как «Под сетью» Айрис Мэрдок, накрепко запоминаются среди переводов М.Ф.Лорие.

Свет и сумрак Фицджеральда

Раньше уже говорилось вкратце о Е.Д.Калашниковой, прекрасном переводчике Хемингуэя, Диккенса, Шоу. Среди многих и разных ее работ нельзя не назвать еще две: известные романы Ф. Скотта Фицджеральда «Великий Гэтсби» и «Ночь нежна». Они – из тех, где во всей полноте раскрылись талант и опыт зрелого мастера.

Несколько примеров великолепной свободы речи у героев и автора.

Веселье шло шумное – дым столбом, изрек молодой англичанин, и Дик согласился, что лучше не скажешь.