Слово

Прошло два месяца. Искать становилось негде, и теперь можно было надеяться лишь на случайность. Если Гудошников погиб либо покончил с собой — рано или поздно обнаружат его тело. Будь он живой, давно бы дал о себе знать, да и милиция нашла бы, поскольку объявлен всесоюзный розыск. Все бумаги, что хранились в столе Никиты Евсеевича, исследовали и изучили самым тщательным образом, но и тут не нашли разгадки. Степан знал, что все документы, касающиеся работы отца, хранятся в библиотеке. Однако двери ее были заперты, а ключи Гудошников унес с собой. Ломать замки пока не решались.

Вскоре после исчезновения отца пришла девушка и спросила Никиту Евсеевича. Степан ответил, что его нет и когда будет, сказать не может. Потом эта же девушка приходила еще дважды, но никого не заставала дома и оставляла записки. В последней записке просила передать Гудошникову, что, с его позволения, она задержит у себя какие-то книги еще на месяц, потому что «урок „Слова“ одним уроком не кончился…» Степан не обратил внимания на эти записки, потому что они не содержали никаких сведений об отце.

Аронов часто приходил в дом Гудошниковых, иногда ночевал, если беседы со Степаном затягивались, как мог, утешал и утешался сам.

Но все чаще возникал разговор о судьбе собрания. Нужно было что-то делать с ним, как-то распорядиться. Выбрав погожий день, обычно в бабье лето, Гудошников проветривал и подсушивал книги, мыл и чистил хранилище, но минул октябрь, и что там делалось, за окованной дверью, — неизвестно. Аронов, бывая у Степана, подолгу стоял у двери и, приложив ухо к железу, слушал. Рукописи молчали…

В начале ноября Аронов пришел задумчивый, обеспокоенный.

— Ну, Степан Никитич, — торжественно и решительно сказал он. — Давай вместе думать, что делать с библиотекой…

Тогда, весной, передав папку с материалами по старообрядческим скитам, Степан еще раз встретился с Ароновым. Разговор был долгим и трудным для Гудошникова-сына.

— Ты сам посуди, Никита Евсеич болен, — убеждал Аронов. — В таком состоянии он может натворить все что угодно. Знаешь, на что похоже сейчас собрание? На часы, которые ребенок взял поиграть.

Степан колебался, его мучили сомнения. Взять из библиотеки материалы — это еще куда ни шло. Можно пойти и на риск, если из-за них срывается экспедиция. И если отец хватится этих бумаг, можно привести веские причины, даже укорить его можно: всю жизнь боролся, призывал спасать гибнущие книги, а теперь, когда начинают спасать их, — ставишь палки в колеса.

— Пойми ты, мы с тобой будем отвечать, если что случится с книгами, — говорил хранитель. — Мы с тобой знали, что он нездоров и рукописям угрожает опасность, но пальцем не шевельнули. С нас спросят и правильно сделают.

— Я все понимаю, понимаю! — досадовал Степан. — Но как брать книги? Как? Ведь это же… самое обыкновенное воровство. Причем у родного отца!

Спасение библиотеки Гудошникова решили начать с самых ценных рукописей. Степан должен был незаметно изымать их из хранилища и передавать в отдел. Несколько книг таким образом он передал уже, но внезапное исчезновение Гудошникова спутало все планы.

Можно было вскрыть хранилище, составить опись книг и передать все разом в отдел, но сделать это оказалось непросто. В нотариальной конторе лежало завещание Никиты Евсеевича, вскрыть которое можно было лишь после его смерти. В него-то все и упиралось. После нескольких визитов Степана к юристам и нотариусу выяснилось, что образовался заколдованный круг. Факт смерти могла подтвердить только справка о смерти, выданная медицинским учреждением. Но такой справки пока не могло быть. Степана послали в народный суд, однако и суд мог признать Гудошникова без вести пропавшим только через какой-то срок. На завещании же черным по белому значилось — вскрыть после смерти.

Аронов советовал написать в Министерство юстиции, но Степан медлил. Его мучил вопрос: кому завещал библиотеку отец? Близких родственников, кроме сына, у него не осталось. Кому же он оставил наследство? Кому доверил распорядиться делом, на которое положил всю жизнь?

Степан не был уверен, что дело завещано ему. И эта неуверенность будила в нем страстный интерес и горечь одновременно. По вечерам в пустом доме или днем на работе он неожиданно вспоминал об этом и долго не мог отделаться от навязчивых мыслей. Если завещано ему — значит, он обязан продолжать добиваться создания рукописных фондов в публичных библиотеках, писать письма, требовать, а короче — скандалить всю жизнь, как отец. Завещая, он вместе с собранием вручал ему свою судьбу. Ну а если не ему? Тогда, выходит, чужой Гудошникову собственный сын…

Степан боялся и того, и другого. Пусть уж лучше это завещание вечно лежит нераскрытым, чем узнать последнюю волю отца.

Аронов же вдруг потерял интерес к завещанию и писать никуда больше не советовал.

— Да пусть оно лежит себе, — отмахивался он. — В любом случае мы должны спасти библиотеку. Вот и все, что от нас требуется. Наследник — ты! Ты и решайся.

А тянуть дальше было нельзя. Хранилище следовало проветривать, ухаживать за книгами, поддерживать строго одинаковую температуру, но Степан медлил. Аронов приходил каждый день с утра, приводил с собой двух студентов и уже ящики привез, свалив их во дворе, однако Степан говорил, что сегодня не выйдет, он спешит на работу, к больным, и убегал.

Однажды вечером он нашел в почтовом ящике открытку. Его вызывали в милицию.

Он пришел в милицию на следующее утро. Перед ним выложили несколько фотографий и спросили, не узнает ли он здесь своего отца. На первом снимке, скрючившись, лежал одноногий человек в каком-то тряпье. Лица не видно, только затылок и клок бороды, торчащий из-за шеи. На другом — крупным планом лицо — черное, распухшее, в трупных пятнах. Затем, отдельно, руки, детали одежды, старый деревянный протез.

— Не узнаю, — проговорил Степан. — Нет! Кажется, он… Он! Протез точно его.

Из милиции он вернулся домой, где его уже поджидал Аронов. Степан поздоровался и молча стал собираться в дорогу.

— Ты куда? — удивился хранитель. Труп инвалида был найден в Иркутске, в каком-то подвале пристанционных домов.

— Кажется, нашелся отец… — проронил Степан.

— Живой?

— Мне показали снимки… Я не уверен… На снимках — мертвый…

— Ну, с Богом, — пожелал Аронов.

К концу вторых суток Гудошников-младший вышел на станции в Иркутске и отправился искать городской морг. Уже на его пороге он вдруг остановился, ощутив приступ неведомого раньше страха. Сколько раз он бывал в моргах, анатомических музеях и секционных залах, но ничего подобного не чувствовал. Все казалось само собой: занятия в «анатомке», трупы, мышечные ткани, кишечник, органы кровообращения…

«Не бойтесь запаха и не обращайте на него внимания, — вспомнил он наставление профессора. — Это всего лишь химическое вещество. Запах — это химическое вещество…»

Где-то здесь, за дверью, возможно, лежит его отец и тоже для кого-то не более чем материал для изучения, химическое вещество…

Его окликнули, дернули за рукав, спросили, что нужно.

— Отца ищу, — промолвил он, не видя, с кем разговаривает. — Инвалид, без ноги…

Женщина в черном халате, надетом поверх фуфайки, провела его в ледник, молча указала на трупы, лежащие под серой, смерзшейся тряпкой. Степан, сдерживая дрожь в руках, снял ее и нагнулся над телами. Свет в леднике был слабый, лиц не рассмотреть…