Слой 3

– Народ ворует, страна богатеет, – брякнул Лузгин из Жванецкого, и никто в комнате даже не улыбнулся, только

– дама при очах подняла с бедра бокал и пальцем разгладила оставленную донышком круглую вмятину следа.

Владислав закончил под аплодисменты, свернул карту и раскланялся с заслуженным удовольствием. Ему еще подплеснули в стакан, пошли чокаться и говорить комплименты. Максимов уловил паузу и двинулся на кухню, поманив за собой Лузгина.

– Помоги с горячим, старичок, – сказал он, внедряя в лапы Лузгину большую миску с ароматным мясом. – Ты подержишь, а я обслужу. Да, как, понравилось?

– До зависти, – искренне выдохнул Лузгин. – Профессионально работает парень. Откуда сведения?

– У Славки хорошие информаторы.

– Он им платит?

– Иногда он платит, иногда ему.

– А ему-то за что?

– Как за что? – удивился Максимов. – За обнародование.

– Удобно, – хмыкнул Лузгин.

– Ну, не скажи, старичок. – Максимов подкинул в руке поварешку. – Кому угодно ни платить, ни говорить не станут. Славка два раза под судом ходил, но информаторов не выдал. И машину у него сожгли прямо во дворе под окнами – ну, чтобы видел, как горит, и призадумался.

– А что, у «Коммерсанта» крыши нет?

– Крыша от структуры может уберечь, а дикий элемент – его не вычислишь. Гранату сунут наркоману за «косяк» – он кого хочешь взорвет и себя в том числе.

– Серьезно тут у вас, – сказал Лузгин.

– А как же, старичок, – сказал Максимов. – Да, кстати, ты деньги принес?

– Двести баксов? Конечно.

– Да нет, старичок. Двести баксов ты потом в копилку кинешь – вон, на холодильнике стоит. Я про деньги для прессы: Аркадьич мне сказал, что ты должен привезти.

– Привез, конечно, – в замешательстве молвил Лузгин. – Не все, а часть, авансом.

– Я знаю, Володя. С собой? В представительстве? И правильно, с таки ш деньгами по городу не шляются. Передай завтра утром Евсееву и скажи, что я подъеду, – заберу. И не волнуйся, все будет устроено как надо. И чего мы тут стоим? За мной, старичок!

В большой комнате Максимов наделял всех желающих мясом, отказалась только дама при очах, Лузгин же таскал следом идиотскую миску, тыкался, как салага с бачком в армейской столовке посреди старослужащих. «Все, спасибо, унеси», – сказал Максимов, и он ушел на кухню, бухнул миску на подоконник, взял из сушилки под раковиной простую не сервизную тарелку, навалил туда мяса, выхватил из-под стола табуретку и вернулся в комнату, где локтем распихал на крышке буфета посуду с закусками, устроил там свою плебейскую тарелку, принес стакан от пианино, наполнив его предварительно до краев, взял вилку, ломоть черного хлеба, уселся поудобнее и принялся нормально есть, заглотив для аппетита и уверенности половину того, что было в стакане. Он сидел лицом к стене, перед ним было зеркало, он увидел в нем себя, жующего, и сказал себе, глядя в глаза отражению: «Ну что, доволен?». Люди за его спиной – часть из них помещалась и в зеркале – донимали вопросами Владислава, тот что-то рассказывал в ответ про Кобзона и фирму «Атлас», какого-то Машицкого или Мащицкого, он плохо расслышал, из компании «Росинвестнефть», Горбатовского из группы «Система» – эта фамилия была знакома, Лузгин встречал ее в бумагах по «Системе»; сидевший на полу Леонтьев (в зеркале наличествовала одна лишь его голова) вдруг спросил Лузгина про губернатора и Тюменскую нефтяную компанию, где Рокецкий был председателем совета директоров: мол, зачем это надобно вашему «губеру», его же держат там как ширму люди «Альфы». Лузгин пожал плечами и начал выстраивать в уме пристойную схему ответа, но Леонтьев уже спрашивал его о другом: правда ли, что жена губернатора вознамерилась подмять под себя областной «Сбербанк». Об этом Лузгин и вовсе не знал ничего, забормотал про Север, отсутствие информации, а потом ни с того ни с сего брякнул о том, что во время выборов советовал губернатору развестись с женой-банкиршей.

– Да вы что! – сказала голова Леонтьева. – Расскажите, это страшно интересно. И как он среагировал?..

Лузгин допил стакан и принялся рассказывать; люди в комнате то изумлялись, то смеялись, и громче всех откликался «француз», тряс прической под Пьера Ришара, потом оказалось – работал в пресс-службе посольства; Геннадий же Аркадьевич делал подтверждающие жесты, как свидетель нарисованным картинам, и лишь дама с очами поджимала губы и изредка делала ими звук «фи», оскорбленная мужскими ароматами рассказа. Когда Лузгин закончил и люди отсмеялись, Максимов, явно довольный удачливым лузгинским бенефисом, предложил ему сформулировать тему и как-нибудь, по новому приезду, выступить с докладом на мальчишнике, а Лонгинов сказал из кресельных глубин: «Ты загляни ко мне», – и поднятым пальцем поставил точку в конце предложения.

Пара в вечерних костюмах засобиралась идти, их ожидали на какой-то клубной вечеринке; допил-доел свое Леонтьев и словно выключился, израсходовав отведенную на людей и события дозу приятельского интереса. Встрепенулся и француз, а следом Геннадий Аркадьевич, а когда Лонгинов вдруг вырос из глубин и подправил светящиеся в полумраке манжеты рубашки на положенные приличному человеку три четверти дюйма от края пиджачного рукава, стало ясно, что мероприятие заканчивается. В прихожей шумно потолкались, и Геннадий Аркадьевич, улучив момент, с широкой улыбкой шепнул в ухо Лузгину, чтобы не болтал лишнего, «папе» донесут, и как-то сразу Лузгин догадался, кто имелся в виду – его старый приятель Максимов, больше некому, и посмотрел на хозяина квартиры, и тот сказал: «А ты куда собрался?».

Потом Лузгин с Максимовым сидели у буфета и выпивали за воспоминания; девица и дама с очами уносили на кухню посуду, стучали там ею и плескались. Когда же унесли последнее, оставив на крышке буфета одну лишь тарелку с орешками, Максимов чокнулся стаканом и низким голосом промолвил:

– Оставайся.

– С этой, что ли? – прошептал Лузгин. – Сам же говорил...

– Нормально, старичок. Все под контролем. Обещаю: впечатлений будет масса. Ноги, глядь, на абажур закидывает.

– А у тебя в спальне есть абажур?

– В спальне буду я, а ты, старичок, будешь здесь, на кресле, оно раскладное.

– А вдруг не обломится? – нахмурился Лузгин.

– Ты о чем, старичок! Главное, чтобы здоровья хватило. Дать таблетку?

– Пошел ты, Андрюха...

– В душ мы первые, – предупредил Максимов, и как только он это сказал, Лузгин сразу понял, что ни за что и ни с кем не останется здесь и вообще уедет поскорее.

– Барышни, мужская сила не требуется? – громко крикнул Максимов, многозначительно (а точнее – совершенно однозначно) подмаргивая Лузгину. На кухне засмеялись с готовностью, Максимов вытер губы салфеткой и отправился туда, сделав на прощание Лузгину жест напруженной рукой, каким спортсмены празднуют победу: вот так, в промежность всему свету, получите. Лузгин прикурил чужую сигарету и вытянул ее почти наполовину, когда в комнату из коридорной тьмы проникла дама, окинула очами опустевшее пространство и пропела:

– Все ушли. Какое счастье!

– Вас проводить? – спросил Лузгин, вставая.

О, вам не стоит беспокоиться, – взлетела к локонам рука, – я позвоню, и меня отвезут. – Она прошла к окну и села в кресло, где ранее помещался Лонгинов. – Скажите, Владимир, вам было нескушно сегодня? – И это детски пухленькое «уш», губы дудочкой и светское «Владимир» кольнули бесом Лузгина в ребро. Он стал приглядывать уже, куда бы сесть поближе, поудобней, и услышал от окна: – Вот и прекрасно. Будем рады увидеть вас снова.

«Я же ей ничего не ответил», – мелькнуло в голове у Лузгина. Он поклонился с улыбкой приказчика и попятился задом к дверям. В коридоре он наткнулся на Максимова, летевшего с новой бутылкой в руках, и сразу напрочь сказал, что уходит, и Максимов даже не спросил почему, но потребовал глотнуть на посошок и еще заявил, что обязательно проводит Лузгина до метро, и не принял никаких лузгинских возражений.

В темном гулком дворе, где пахло неостывшей пыльной зеленью, Лузгин спросил Максимова, зачем сюда приходил Витька Лонгинов, он же за вечер двух слов не сказал. Максимов ответил: «Напиться; ты разве не заметил, что он уходил вусмерть пьяный? Два раза в месяц он приходит сюда и тихо напивается». – «А почему сюда?» – «А потому, что здесь никогда не лезут к нему с просьбами и разговорами, не провоцируют и не подставляют, да к тому же рассказывают всякие интересные, вещи, и можно хоть бы на вечер расслабиться, снять себя с постоянного кремлевского взвода и не видеть в каждом человеке врага и конкурента. Кстати, как тебе «самбука?» – «Вкусно, да боюсь, что теперь развезет», – ответил Лузгин, и Максимов его успокоил: «Напротив, вскорости почувствуешь толчок – проверенное средство». И действительно, когда Лузгин уже сидел в почти пустом вагоне поезда метро, мчавшего его к центру города, в голове просветлело, и по телу прошла волна какой-то мягкой бодрости: ему стало уютно в этом колыхающемся вагоне, и он бы так ехал и ехал, слушая голос вагоновожатой, объявлявшей короткие станции, и приехал гораздо быстрее, чем ранее в обратном направлении, и даже огорчился по прибытии, когда пришлось вставать и выходить.

На асфальтовой площадке перед зданием метро он закурил и постоял, видимый со всех сторон, но никто к нему не подошел и не стал ничего проверять, даже сигарету никто не стрельнул. Лузгин швырнул окурок под ноги и энергично зашагал в нужном направлении и плюнул походя в закрытое ребристой железякой окошко сигаретного киоска.

После скандала у двери ему выдали ключ с блямбочкой магнитной открывалки, и он легко проник в подъезд, а вот с замком квартиры справиться не смог, что-то там заедало или он неправильно вставлял, но за дверью вдруг загремело, защелкало и открылось, все тот же долговязый услужающий впустил его и жестом показал: отдай ключи. Лузгин отдал без возражений, ведь утром они улетали.