Случай на станции Кречетовка

Когда Сергей прибыл на Дальний Восток — военный конфликт на КВЖД был в самом разгаре. Проходила Сунгарийская операция Красной армии. Воронов приехал в Благовещенск. Амур там не слишком широк, и с берега в бинокль отчетливо просматривался китайский городок Айгунь, где, словно муравьи сновала солдатня Чжан Сюэляна.

Пришла в голову частушка, которую наши бойцы в буденовках частенько распевали на марше:

Вьются рельсы вдалеке И колечком вьётся дым. Мы свою КВЖД Никому не отдадим. Мы дрались и будем драться, Хоть не хочем воевать, Мы заставим Чжана сдаться И на хер его послать…

И вот тогда еще молодому чекисту довелось, на деле столкнутся с нашей отечественной картографией… У полномочного представителя ГПУ Терентия Дерибаса, конечно, имелся обширный картографический архив, большинство которого составляли истертые дореволюционные раскладушки, как правило, периода русско-японской войны пятого года. В задачу группы, к которой прикрепили Воронов, входило отслеживать и координировать с армейскими частями и пограничниками возможные передвижения белогвардейских групп, стремящихся прорваться на территории Советской России. Приходилось часто выезжать на место поступившего сигнала. И, разумеется, без стоящего проводника из местных туда не стоило соваться, рельеф крайне сложный, тайга, частые водные преграды — какие тут, черт, топографические карты, только время на них терять. Но это еще семечки…

После подписания Хабаровского протокола (полного поражения Чжан Сюэляна) в конце декабря двадцать девятого года Сергея перевели в Харбин, тут уж начались действительные мучения. Первым делом его направили в концентрационный лагерь Сумбэй, где чжановцами содержались в неволе советские люди, люди нуждались в серьезной медицинской помощи и последующей реабилитация. Воронов попал в следственную группу по выявлению безвинно казненных соотечественников и мест их захоронения. Отыскать эти могильники было чрезмерно трудно. Во-первых, — примитивные топографические карты не давали точных координат. Вероятно, картографы варганили казенное дело наобум лазаря, но не исключено, что специально вредили, продавшись япошкам… Но теперь с них уже не спросишь, по давности времени… А во-вторых, — сами китайцы неохотно давали пояснения по вопросу, имевших место массовых казней. Приходилось идти на все изжоги, чтобы найти места содержания арестантов, а уж тем более, участки упокоения. Но уж лучше теперь не вспоминать те ужасные картины, после эксгумации трупов с отрезанными головами и изуродованными конечностями. Начали выявлять исполнителей казней, но со слов выживших свидетелей, как ни странно, усердствовали в заплечных делах белогвардейцы — русские люди, православные по своей вере. Много извергов взяли по горячим следам, чего уж тут говорить об подлых увертках нелюдей, — мрази оказались жидки на расправу.

Но тут стала происходить непонятная чехарда. Главными на «китайском фронте» стали политработники. Было объявлено о необходимости работы по нормализации отношений с местным населением. Повсеместно убеждали китайцев, что Советский Союз их лучший друг. Повсюду распространялись листовки и плакаты на китайском языке, появились советские газеты, напечатанные иероглифами, вскоре даже стало выходить популярное издание «Красный китайский солдат». С коренными жителями начали проводить открытые собрания, душевные беседы и показы киносеансов. Открылись многочисленные пункты питания и раздачи пищевых продуктов бедным жителям, крестьянам и горожанам возвращались лошади и упряжь, реквизированные китайским командованием и оказавшиеся в числе трофеев Красной Армии. Да и с военнопленными стали хорошо обращаться, их сытно кормили, с ними проводилась агитационно-разъяснительная работа. На бараках вывешивались красочные лозунги на китайском языке «Мы и Красная армия — братья!».

Воронова перевели в фильтрационный лагерь под Харбином, где проводилась тотальная чистка персонала КВЖД. Сотрудников, уволившихся с дороги в период конфликта, восстановили в должности, им возвратили казенное жилье и выплатили жалованье за период отсутствия работы. Если потерпевшие отказывались от дальнейшего нахождения в Китае, то получали выходное пособие. Людей же, сотрудничавших с китайской администрацией во время конфликта, а также персон, имевших двойное гражданство, уволили без выплаты пособия и зачисления стажа, а иных просто арестовали. Такое тогда наступило тяжелое время… да, и когда было легким…

А что Сергею еще запало в голову из этой дальневосточной поездки… Разумеется, перво-наперво, — временной казус. Когда едешь по Транссибу на Восток, каждый день укорачивается на один час, не успеваешь в поезде толком выспаться ночью. Зато обратно — время тянется бесконечно.

Как сказочный сон, даже и не верится, предстал красавец Байкал, местами даже не замерзший, — целый день поезд мчит вдоль берегов гигантского озера. Еще врезалась в память пословица дальневосточных железнодорожников: «Бог создал Крым и Сочи, а черт — Сковородино и Могочи…» — есть такие поселенья на подъезде к Благовещенску. Ну, и конечно, редкое в своем роде названием станции «Ерофей Павлович» — в честь Хабарова.

Остальная Сибирь уже одета снегами, а в представших за окном вагона картинах природы — чисто осенние пейзажи: зеленовато-бурые горные кряжи и межгорья, поросшие пожухлым серо-желтым ковылем. Только замерзшие русла многочисленных рек вдоль трассы, одетые в белый саван, напоминали, что идет зима.

И вот теперь Воронову опять предстояла очередная поездка на Дальний Восток, только уже летом. В тяжелую военную годину одно радовало, что опять увидит величие родной страны, неповторимые природные красоты России, узрит новые города и веси. И то… как говорится, — душе в радость…

Глава 12

Роман Денисович Ширяев отчетливо понимал, что ночью идти на станцию, чтобы с грузовым составом покинуть Кречетовку, — смерти подобно. По темному времени легко напороться на патруль или охрану воинского эшелона. Бойцы не станут долго раздумывать, и после предупредительного залпа положат на месте. Небо уже заволокло черной пеленой, не зги не видно, — тут уж немудрено ноги переломать на путях, да и заграбастают целехонького, как раз плюнуть, ударом приклада положив оземь. Риск крайне неоправданный. Определенно, стоило переждать, залечь до рассвета.

Прокралась соблазнительная мыслишка: «А что, если вернуться опять к Устинье на мягкие перины шинкарки…» — но быстро отмел искушение, хотя плоть возбужденно трепыхнулась, памятуя о недавней неге. Операм не трудно будет отследить дневные маршруты исчезнувшего инженера, собственно так он бы и поступил, окажись на месте чекистов. Вопрос только в том, сколько у «органов» наличных сил… Устинью гэбэшники вычислят на раз, и вполне возможно, что дура-баба уже дает против него признательные показания.

Вернуться на чердак детского садика, вариант, честно скажем, — никудышный. Не хватало беглецу еще перемазаться в голубином помете, в изобилии, устлавшем проемы меж потолочными балками. Короче говоря, прилечь там не удастся, а сиднем выдержать до восхода солнца, удовольствие ниже среднего…

Остается одно — ночевка в домике поездного кондуктора Ефремыча. Навряд в том глухом месте Ширяева видали, да и насколько известно, — дедок вечером отбыл в очередную поездку.

А впрочем, зачем слишком переоценивать местных чекистов, пусть даже теперь стали опекаться чином из Москвы. После убийства Пахряева прошло уже девять часов. Допустим, оперативники вышли на деповского инженера по горячим следам, — прохожий заметил мотоцикл у стройучастка, — тут не сложно сложить два и два. Но почему тогда так валандались? То, что агента не взяли еще в депо или у Устиньи, говорит о многом, — похоже, у ребят из транспортного отдела и смежных структур не было в то время никаких улик. Но охранение у дома уже выставлено, значит, получив новую информацию, пошли по нужному следу. Альберт наверняка знал, что теперь уже успели допросить людей, имевших к Ширяеву прямое отношение. Даже рассуждая поверхностно, зацепок к нему найдется под завязку… Да, тут и к бабушке не ходи, — чекисты ищут конкретно деповского инженера, но, слава Богу, пока неудачно, да и темная ночь тому помощница.

Ширяев чуть ли не на корточках обошел с юга дощатый забор детского садика, и только оказавшись на Садовой улице, передохнул, прислонясь к шершавым доскам спиной.

И тут до Романа Денисовича, наконец, дошло, что по-прежнему совершает нелогичные и даже неоправданные для разведчика-профессионала поступки. Ну, пусть по злобе расправился со снабженцем Машковым, а зачем тогда приспичило ликвидировать уркагана Лошака и бойца ТО Пахряева… Не лучше ли, почуяв надвигающуюся опасность, вместе с женой покинуть Кречетовку, но предварительно позвонить в депо, ссылаясь на болезнь. Тем самым выиграл бы время, когда там еще Конюхов-Лошак признается, — получалось сутки в его пользу… А агент с Татьяной оказались бы уже далеко, там, где супругов никто не знает, да и не найдут ни за что, ведь паспорта и другие удостоверения личности выполнены так, что комар носа не подточит.