Случай на станции Кречетовка
Шрифт:
Жила торговка в собственном доме недалеко от садового массива «Комстроя». Роман Денисович, не привлекая внимания, украдкой прокрался к забору палисадника и осторожно без скрипа отворил калитку, дворовых псов та пройдоха предусмотрительно не держала. Тихонечко постучав в угловое окошко, подошел к крылечку. Вскоре в террасе раздался топот босых ног и неприятный «пискляво-базарный» голос вопросил: «Кого тут черти носят?»
— Не шуми… с депо инженер… отворяй Устинья, за делом пришел…
Загромыхал запор, дверь полуотворилась и в проем высунулось женщина лет за пятьдесят, в ночной рубашке до колен и накинутой на плечи вязаной кофте. Придерживая обширные груди, кивком головы, пригласила визитера пройти вовнутрь. Ширяев оказался
— Устинья, — произнес он добродушно-веселым тоном, — выручай, тут по работе «поднести» надо, — для убедительности добавил, — начальству… Уж дай, пожалуйста, две «Московской», — со значением добавил. — Люди культурные, кабы что пить не станут…
Женщина стояла как тумба, верно, довод инженера показался не столь убедительным.
— Чего Устинья не узнала, что ли? Да, не в долг беру… сразу расплачусь. Ну, как неродная сегодня, будто не с той ноги встала…
Наконец шинкарка заулыбалась, подбоченилась, выставила наперед могучий бюст. Тем самым дала понять, что вовсе не дубина стоеросовая, а наоборот, дюже податливая женщина. Велела по-хозяйски обождать и ушла в комнаты. Роман Денисович придвинул стул, по мягкой спинке и сиденью обтянутый коленкором. Присел, намеренно вольготней, чтобы ловчее было разговорить бабенку.
Вот и Устинья — с двумя запыленными поллитровками, на ходу обтирает бутылки рукавом кофты, радушно улыбается, повиливая бедрами.
— Ох, подустал что-то сегодня, — начал Ширяев по-свойски подступать к хозяйке с показной душевной простотой. Дальше-больше, для затравки наговорил торговке с три короба о повседневных житейских проблемах.
Втянулась и она в пустопорожнюю говорильню. Рассказала, как нещадно саднит поясница после прополки сорных картофельных грядок, и что даже пришлось побрехать с соседкой, выпустившей выводок кур на прополотый огород:
— Подрывают злыдни картоху, беда с ними… Эту шалаву (о соседке) в поселковый сведу, будет знать, как курей распускать…
Роман Денисович сочувственно крякнул, пожурил несознательных курочек, — похоже, затеянная им болтовня приобрела характер взаимодоверия. Посудачив пару минут о вещах, лежащих вне поля его интереса, Ширяев невзначай помянул покойника Семена Машкова. Устинья, чисто по-женски, сочувственно откликнулась на ужасное происшествие, потрясшее кречетовцев. Тут заключаются свойства женской психологии: для одиноких, но еще «вполне себе» вдов — тема сгинувших со свету мужиков-бабников, а в особенности при трагических обстоятельствах, слишком заманчива и даже животрепещуща. Инженер знал об этой бабьей слабости и стал нарочито подзуживать Устинью. Проявил жалостливое участие, перемежая скорбь откровенно сальными намеками на машковские похождения. И уж, когда женщину стало внутренне пробирать, когда собственные фантазии и людская молва, размыли пределы упрямой бабской скрытности, вполне естественно прозвучал вопрос:
— Чего там люди говорят, — забрала кого милиция, нашли убийцу-то?
И Устинья рассказала подробности ареста Космынина. Сообщила, как плакалась мамаша шалопая (с слов шинкарки распоследняя «прости господи» на станции, в девках бегавшая к поездам и дававшая кому ни попадя) и как потом Космыниха поскакала в пункт транспортного отдела. Ну, и как бы в довесок, упомнила, что следом подобрали дружков непутевого сыночка — Урусова и Моряка (фамилию которого мало кто знал). Попутно охарактеризовала приятелей как самых забубенных бездельников и хулиганов, ставших уже спиваться, естественно, умолчала о собственной неприглядной роли
в деградации молодчиков.Роман Денисович тихонечко поддакивал, находил нужные слова, но тем самым еще сильней распалял откровенность женщины.
Ничего в этом мире нельзя скрыть с глаз и от ушей, вылезшего из норки вездесущего мещанина. Такой человечек все видит и примечает, а нередко и упорно выслеживает, трясясь со страха быть застигнутым за столь неприглядным занятием. Вот этих узколобых соглядатаев и опасался Альберт Арнольд в агентурной работе. На первый взгляд, опытному агенту не сложно заметить и пресечь слежку, но разве уследишь за серым воробьем или полевой мышью, скользнет… и нет в помине. Да не тут дело — глазки зорки и памятливы… Горе тогда человеку неосмотрительному…
И Устинья сообщила инженеру чуть не полушепотом, даже с некоторым испугом, но не потому, что это тайна с за семью печатями, а так как боялась громко упоминать имя человека, который, по мнению людей, укокошил Семена Машкова. Речь зашла о Василии Конюхове.
Один сосед урки углядел, как полусогнутого Лошака, в окружении до зубов вооруженных красноармейцев, пополудни вывели с подворья, и как мешок с дерьмом бросили в кузов военной полуторки. Грузовичок, а следом синий «воронок», газанув, спешно покинули безлюдный проулок, в надежде уйти незамеченными.
Вот так — тайное становится явным… Через полчаса уже вся Кречетовка судачила, что повязали вероятного убийцу Семена Машкова. Сенсация дня… Рядовые граждане справедливо, по-человечески боялись уголовника и обрадовались, что избавились от тлетворного соседства. Даже Устинья оказалась довольна, опять чисто по-бабски — мелочно и своекорыстно. Покорные Конюхову бандюги не всегда честно расплачивались с шинкаркой, а случалось, угрожая, оставляли с носом.
Ширяев намеренно прикинулся туповатым, уточнил, — а почему сама Устинья считает Лошака убийцей снабженца…
Ответ оказался примитивным, но не лишенный логики:
— Ну, даешь… инженер называется, ничего не понимаешь интеллигенция… Ведь Лошака арестовывали солдаты с винтовками, как опасного преступника, а шпану и подзаборную шваль — забирает милиция. Неужели такому грамотею не ясно…
Да, тут и дураку разжевывать нечего, — Конюхов в лапах НКВД. В момент погорел завербованный еще до войны острожник, — взяли тепленького. Видать, наловчились гебешная братия… Не влезь Арнольд с несуразной прихотью, поживал бы Лошак спокойно, до тех пор, пока рак на горе свистнет. Впрочем, судьба бродяги заведомо предопределена, — так и так арестовали бы, вопрос только, как скоро… На деле получилось даже слишком быстро.
Альберт с досадой смекнул, что допустил грубую ошибку, когда велел уркагану проследить за розыском по делу Машкова. Не стоило предвосхищать событий, пусть шло своим чередом, — не сегодня, так завтра стало бы ясно, кто занимается расследованием. И вот прокол… По-видимому, лошаковские «бакланы» по неопытности подставились, дали себя схватить, ну и, как пить дать, сразу же раскололись. Через них органы оперативно вышли на Конюхова. Вот и наука, вот и доверяй потом хваленой воровской смекалке. А впрочем, смешно сравнивать самодеятельность тупорылой уличной шпаны, лузгающей семечки, с отработанной выучкой кадровых оперативников НКВД.
«И теперь, — зачем оправдываюсь, коль сам виноват… Если затеялся, то следовало дать четкие пошаговые инструкции, предупредить о возможных осложнениях, о вероятной засаде… — Ширяев стиснул зубы, злясь на себя, — на случай поимки снабдить молодчиков вразумительным оправданием. Да уж, сшил на скорую руку и на живую нитку, — спешил, гнал, торопился, только ради чего?»
Мелькнула ужасающе каверзная мысль, уж не загнал ли он себя окончательно в угол: «Недавние поступки, начиная с расправы над снабженцем, в корне безрассудны, как говорят русские: «забрел в полную кугу…», — разведчик усилием воли подавил отчаянье. — Но нет, паниковать не стоит… Лучше нужно спокойно думать, размышлять…»