Случай в Кропоткинском переулке

Она медленно, будто неохотно, повернула голову и посмотрела на Сытина, чуть вздёрнув подбородок. Взгляд её получился оценивающим и как бы свысока.

— В кино? — взвешивая эту мысль на кончике своего языка, уточнила она.

— Ну да.

— Что ж, — она помедлила, — пожалуй… Никогда не ходила в кино с милиционером.

Сытин выпрямился и улыбнулся, довольный собой:

— Ладно, договорились. Вы сегодня во сколько заканчиваете? Я к концу рабочего дня подгребу.

Марина поправила двумя пальчиками завиток волос возле уха:

— Я буду ждать вас здесь, — трагические нотки пропали, в голосе колокольчиком зазвучала игривость.

Покинув магазин, Смеляков и Сытин быстрыми шагами направились в сторону станции «Арбатская». Погода заметно испортилась, косо повалил мокрый снег.

— Дрон, а ты не уснёшь в кино-то? — спросил Виктор, перекрикивая свист ветра и шум проезжавших автомашин. — Всё-таки после ночной смены.

— Фигня, с такой барышней я буду бодр и весел, — решительно отозвался Сытин. — И чего это мне раньше в голову не пришло пригласить её? Такие глазки! Такие губки! А ты тоже хорош!

— А чего я? — не понял Виктор.

— Девушка тебе душу изливает, рассказывает, как ей одиноко за этим прилавком, а ты ей про журналы: «Звезда», «Москва»… Ты бы ещё про социалистическое соревнование ей рассказал и про борьбу за мир во всём мире…Тюфяк ты, Витька… Ты заметил, какие у неё ноги? Просто блеск!

* * *

Держа руку в кармане, Виктор ощупывал пальцами полученные деньги. Девяносто рублей.

Каждый раз в день зарплаты на него накатывало странное ощущение: то ли недоумения, то ли растерянности. Он порадовался получке только в первый раз, затем на смену радости пришло это непонятное чувство. Виктор не мог дать ему точного определения, оно не поддавалось описанию, оно было похоже на вопрос: «Что это?», заданный человеком, которого в тёмной комнате что-то шмякнуло по голове.

Деньги удивляли Смелякова, он не понимал их, не понимал главного — почему именно столько и кто это решает? Где хранится эталон, по которому отмеряют заслуги? Где чаши, взвешивающие человеческий труд? Он знал, что по окончании стажировки и учёбы, то есть после присвоения слушателям офицерского звания, им повысят оклад до ста тридцати рублей. Но почему именно до ста тридцати, а не до ста пятидесяти или ста сорока? Что это за точность такая? Чем она определяется? Кто, как и по какому принципу оценивает в государстве человеческий труд?

Нет, природа денег оставалась для него непонятной. Он пользовался деньгами, как и все люди, но пользовался ими как-то бездумно, по необходимости. Если он начинал задумываться о том, что представляют собой деньги, он ощущал некое подобие суеверного ужаса.

«И почему коммунизм так и не наступил? — рассуждал мысленно Виктор. — Общество без денежных знаков! Как было бы здорово! Какая была бы свобода! Почему о коммунизме столько говорят, а его всё нет? Если бы он был недостижим, то люди почувствовали бы это. Не стали бы они отдавать свои жизни за беспочвенный миф. Столько сил, столько энергии… Как всё странно».

Выходя из вагона метро, он увидел девушку. Она стояла у стены, словно обессиленная.

— Вам плохо? — подошёл он к ней.

Она кивнула. У неё было круглое лицо, большой нос, курчавые короткие волосы и печальные осоловелые глаза.

— Давайте я помогу, — предложил Смеляков и взял её за руку.

— Вы скажите мне лучше, — забормотала она, — почему люди не читают Андерсена?

От неё пахло вином.

— При чём тут Андерсен, девушка? — не понял Виктор. — Вы пьяны?

— Все мы пьяны. Все мы не умеем трезво смотреть на жизнь, мальчик мой.

— Я вам не мальчик, — ответил он строго, немного раздражаясь. — Куда вам? Давайте я помогу дойти. Может, врача вызвать? Как вас зовут?

— Серёгина Наталья, мне семнадцать лет, — отрапортовала она. — И не смотрите на меня такими глазами. Ваши глаза полны осуждения… Да, во мне течёт еврейская кровь, я этого не стыжусь. Да, я пьяна, но пьяна не из-за моей национальности, а из-за того, что я всё время читаю Андерсена. Он ведь такой грустный и такой правдивый… Люди должны чаще читать Андерсена… Вы любите Андерсена?

— Я люблю Достоевского.

— Достоевский был псих, — убеждённо сказала она. — А вот у Андерсена были крылья ангела… Послушайте, строгий мальчик, помогите мне поймать такси…

— Пойдёмте.

— А это что у вас? — она указала рукой на томики «Тихого Дона». — Шолохов? Вы что, и Шолохова любите?

— Люблю.

В ответ она презрительно фыркнула.

Он вывел её на улицу и сразу остановил машину с «шашечками».

— А вы похожи на Пиноккио, — объявила девушка Виктору, вяло дёргая дверцу машины.

Он помог ей открыть дверцу:

— Разве похож?

— Очень даже… Дрянной мальчишка.

— Довезите её до подъезда, — нагнулся Виктор к шофёру.

— Пиноккио! — девушка высунулась из окна. — Может, поедешь со мной? У меня предки отсутствуют до завтра. И выпивка имеется.

— Спасибо, но я сегодня отдыхаю.

— Понятно, — она грустно улыбнулась, — отдыхаешь в обнимку с Шолоховым. Тогда прощай… Не забывай читать Андерсена… Поехали, шеф…

ИТК№ 1. АСЛАНБЕК ТЕВЛОЕВ

Направляясь в рабочую зону, заключённые выстроились в колонну по пять человек, Асланбек стоял крайним слева в третьем ряду. Погода была сухая, но пасмурная; шёл март, но весны совсем не чувствовалось. Впереди, возле вахты, дежурила смена контролёров, которых возглавлял прапорщик Шувалов по кличке Бегемот, грузный, наглый, пучеглазый, известный тем, что лично обнюхивал каждого зэка — от кого пахло вином, тех заносил в список, где против фамилии ставил чёрточку. Чёрточка означала, что на провинившегося будет составлен рапорт о задержании в нетрезвом состоянии; это означало лишение личного свидания или ссылку в ШИЗО. Чтобы избежать наказания, нужно было при возвращении с работы заплатить Бегемоту пять рублей, тогда он чёрточку напротив фамилии превращал в крестик — «дело» закрывалось. Бегемот считался самым виртуозным «сшибателем пятёрок». Его ближайший друг прапорщик Литвинов, если дежурил в ночь, лично разносил по баракам вино в десятилитровых канистрах и продавал канистру по десять рублей, а сдавая дежурство Бегемоту, обязательно докладывал, в каком отряде купили у него вино.

Перед вахтой колонна остановилась.

— По пятеро на проверку! — гаркнул Бегемот.

Рыжеволосый Костя Калмык, получивший свою кличку за расплющенный в драке нос, стоял прямо перед Асланбеком. Задумавшись о чём-то, он снял кепку и, зажав её в одной руке, громко постукивал ею о другую ладонь. Бегемот остановился перед Калмыком и вытаращил и без того выпученные глаза, на его лице было написано раздражение.

— Ты, бычара, быстро надень кепку! Чего уставился, псина безносая? Давай надевай свой кепарь, а то щас на вахте заставлю тренироваться, по команде научишься снимать и надевать! За мной, знаешь, не заржавеет!