Случай в Кропоткинском переулке

— Итак, товарищи, что мы имеем? — продолжал майор. — Исходя из того, что на руках застреленного Тевлоева и на коврике в машине обнаружены микрочастицы золота, следует сделать вывод, что Тевлоев изъял золото из своего тайника. Это означает, что золото теперь у Юдина, — майор вернулся за стол. — Юдин намерен покинуть пределы нашей страны. Вопрос — как? Первоначально мы предполагали, что он пойдёт по маршруту Тевлоева: в Турцию через Батуми, благо этот путь был ему известен досконально по материалам дела Тевлоева. У пограничников там имеются все ориентировки. Но теперь… Получается, что мы работали не в том направлении, которое должны были разрабатывать. А не упустили мы его?

— Нет, Султан Абуевич, — решительно качнул головой Тамаев. — Юдин хоть и молодой офицер, но всё же не человек с улицы. Он прекрасно знает, что сразу после его исчезновения из части по всей стране был объявлен розыск. А какие силы в этом бывают задействованы, Юдину хорошо известно… Я уверен, что он где-то отлёживается.

— Затаился? Что ж, будем надеяться, что он ещё не ушёл через границу, — майор некоторое время смотрел молча на своих сотрудников, переводя взгляд с одного на другого. — Раз у него на уме Финляндия, значит его надо ожидать скорее всего на советско-финской границе.

— Его бывшие одноклассники сообщили, что Юдин несколько раз ходил на охоту в тамошние леса, так что припограничные места он более или менее знает.

— Понятно… Кстати, Гелани Оптиевич, — Аслаханов взял двумя пальцами карандаш и ловко принялся вращать его, словно мельничными лопастями, — а вам удалось посмотреть, действительно ли Юдин хорошо рисует?

— Он давно не рисует, Султан Абуевич. Уже в армии забросил рисование. А от школьных лет кое-что сохранилось. Да, я видел, но не скажу, что это рука большого мастера. Так многие умеют… Вот, я привёз некоторые рисунки, — Тамаев развязал тесёмки картонной папки и вынул из неё десяток бумажных листов.

— Ну-ка? — сотрудники с интересом разобрали рисунки.

— Ничего особенного, — Аслаханов внимательно разглядывал карандашные работы. — Качественно, но всё-таки ничего особенного… Знаете, обидно было бы, если б это и впрямь был загубленный талант… Но тут я не вижу ничего гениального, хотя рисовать умеет… Может, я ошибаюсь, товарищи?

— Это, конечно, не картины. Скорее просто наброски, — ответил Тамаев. — Но картин у Юдина не было. Не успел… Я-то полагаю, что ему недоставало терпения. Он больше любил развлекаться, чем работать.

— Что ж… Надо в Москву отправить шифровку…

— Я сделаю.

— Хорошо… Теперь к другому вопросу, — майор Аслаханов отодвинул рисунки. — Послезавтра из Москвы к нам приезжает делегация иностранных журналистов. Четыре человека, их сопровождает корреспондент газеты «Правда». Кому-то в Москве пришла в голову светлая мысль показать Грозный иностранным журналистам, — Аслаханов скептически улыбнулся. — Так что надо организовать им встречу, повозить по району, показать с лучшей стороны. Гелани Оптиевич, возьмите на себя этот вопрос, побудьте их гидом. В составе этой делегации должен приехать английский журналист Тед Малкович, в действительности сотрудник британской разведки, кстати сказать, настоящий знаток истории Северного Кавказа и большой любитель Авторханова [25] . Так что уделите ему особое внимание. Имейте в виду, что Тед Малкович прилично говорит по-русски… Детали этого дела обсудите с капитаном Джамалдаевым, — Аслаханов кивнул в сторону лобастого мужчины, сидевшего по левую руку от Тамаева.

25

А в т о р х а н о в Абдурахман Геназович (1908–1997) — историк и писатель. До 1943 жил в СССР, в 1937 репрессирован, затем депортирован с оккупированного немецкими войсками Северного Кавказа в Германию, где остался после войны. Автор ряда литературных трудов о тоталитарной системе в СССР — "История культа личности в СССР", "Технология власти" (1959), "Загадка смерти Сталина" (1976) и др.

— Ладно, — кивнул Тамаев и с сожалением подумал, что приезд иностранцев выпадал на воскресенье, значит, опять не получится провести выходной день с семьёй.

— Гелани Оптиевич, — заговорил Джамалдаев, — я полагаю, что вас надо будет представить как инструктора горкома партии…

— Товарищи, вы уж как-нибудь в рабочем порядке решите это, — майор постучал пальцами по столу. — Если ко мне вопросов нет, то на сегодня все свободны.

* * *

Возле своего дома Тамаев увидел сидевшего на лавке Мусу Докаева, соседа по подъезду.

— Здравствуйте, дорогой Муса Султанович, — Тамаев остановился. — Что грустишь в одиночестве?

— Ай, Гелани Оптиевич! Рад видеть вас, — Муса с готовностью встал и протянул руку. У него было невероятно печальное от рождения лицо, будто он явился в этот мир, чтобы воплощать собой всю скорбь человечества. — Давно не виделись. Уезжали?

Тамаев кивнул.

— Я тоже уезжал, — Муса указал рукой на скамейку, предлагая место. Он был лет на восемь старше Тамаева, но всегда держал себя с ним предупредительно и с подчёркнутым уважением, как если бы общался со старшим. Он знал, что Тамаев работает в КГБ. — Ездил к родственникам.

— Далеко?

— В село Алхазурово.

— Что-нибудь случилось? — Тамаев спросил из вежливости. Он хорошо знал, что Муса не умел слушать собеседника. Он был из тех, о ком говорят, что они не закрывают рта. Когда кто-то пытался рассказать о своём, Муса словно запирался, темнел лицом, отстранялся. Он был неспособен слушать. Его интересовал только он сам и его работа, при этом область его знаний была исключительной узкой: он преподавал историю КПСС и досконально знал жизнеописание Ленина. Раньше он мог говорить на эту тему бесконечно долго, но в последнее время Муса сильно сдал, измучившись заботами о сыне-алкоголике, которого он безумно любил.

— Ездил уговаривать сына лечиться, — доложил Муса и трагически воздел руки к небу. — Жена хочет уйти от него…

Они посидели перед подъездом минут пятнадцать, затем Тамаев, отдав дань уважения соседу, поднялся.

— Пойду домой, Муса Султанович, — сказал он, потягиваясь. — Проголодался очень. Жена, должно быть, заждалась…

Его жену звали Мадина. Она выделялась редкой красотой, была воспитана в семье старых строгих традиций, очень трепетно следила за домашним уютом и нежно любила детей — Тимура и Зарету. Тринадцатилетний Тимур рос настоящим разбойником, часто приходил с улицы в синяках и в рваной рубахе, что крайне огорчало Мадину.

— Кем он станет, — сокрушалась она, — с таким-то характером? Ой, накличет он беду на нашу голову.

Зато Зарета пошла характером в мать — застенчивая, тихая, немного боязливая. Перед самой командировкой Тамаева в Петрозаводск ей исполнилось пятнадцать лет. Поглядывая со стороны на своих детей, капитан Тамаев видел, что Тимур и Зарета принадлежали противоположным полюсам человеческих страстей. Ему нравилось, что Тимур был бойким мальчиком.

— Жили б мы в другие времена, — не раз говаривал он, ласково потрёпывая сынишку, — стал бы ты знатным вождём, Тимур. Людей водил бы в набеги…

— А почему в другие времена? Почему сейчас нельзя? Чем сейчас хуже? Разве я не джигит?

— Джигит, — соглашался Тамаев, — но каждая эпоха, сынок, требует от джигита новых качеств. Когда-то надо было решать споры с помощью клинка и никак иначе. Теперь же пришло время интеллекта, — Тамаев постучал себя по лбу указательным пальцем.

— Интеллект — это ум?

— Да, ум. Настоящий джигит должен уметь хорошо думать.

— Я много думаю, папа. Мне, знаешь, сколько думать приходится, чтобы справиться с Витькой Соломатиным? Да и Джанибекова просто так не свалишь. Надо придумывать, где их подкараулить.