Слуга Божий

— Трудно с вами не согласиться, господин Маддердин. Однако я по-прежнему не понимаю, куда вы клоните.

— Гриффо нужен живой Захарий. Измученный, униженный, ба, даже не в своём уме, но, несмотря на всё это, живой. Зачем?

— Вы мне ответьте, — буркнул он раздражённо. — В конце концов, я за это плачу.

Я покачал головой.

— «И познаете истину, и истина вас освободит», — ответил я словами Писания, имея в виду то, что когда познаю истину, сын Клингбайла сможет насладиться свободой. Купец понял мои слова.

— Да поможет вам Бог, — произнёс он.

— Господин Клингбайл, до сих пор я занимался вашим сыном. К счастью, пока он в безопасности и ему ничего не грозит, кроме болезни, с которой, будем надеяться, справится. Сейчас я должен заняться кое-кем другим. Что вы знаете о сестре Гриффо?

— О Паулине? Здесь все всё знают, господин Маддердин. И, конечно, все сказали бы вам то же самое. Упрямая будто осёл, пустая как бочка из-под квашеной капусты. Презирала тех, кто не мог принести ей пользы. Никого не уважала, а ноги раздвигала перед каждым, кто ей приглянулся.

— Ну, это всё я знаю, — улыбнулся я. — Как долго ваш сын с ней встречался? Любил её?

— Любил, — ответил купец после длинной паузы. — Знал обо всём, но всё-таки любил.

— Потребовал сугубого, кто знает, может того же супружества, она не согласилась, и тогда он её зарезал. А?

— Вы должны защищать моего сына или обвинять его? — Он посмотрел на меня угрюмым взглядом.

— Я должен отыскать истину, — мягко напомнил я ему. — Кроме того, ведь именно в этом он признался. Разве нет?

— Признался! — фыркнул Клингбайл. — Хороший палач заставит допрашиваемого признаться даже в том, что он зелёный осёл в розовые крапинки!

— Это хорошо! — Я рассмеялся шутке и решил, что запомню её. Но тотчас посерьёзнел: — Вашего сына не пытали. Ведь знаете… Он по собственной воле всё рассказал и сознался в убийстве.

— Нет, — купец ответил чётко и решительно. — Я никогда в это не поверю.

— Подожду, пока придёт в себя, и поговорю с ним, — сказал я. — Только не знаю, изменит ли это хоть что-нибудь. У неё были друзья? — я вернулся к Паулине. — Или наперсница сердечных тайн?

— Она не любила людей, господин Маддердин, — он покачал головой. — Я не слышал ни о ком таком. Лишь Гриффо по-настоящему был близок с ней. Разные вещи люди болтали об этой парочке…

А-а, вот где собака… — пробурчал я через какое-то время. Кровосмешение было грехом и преступлением может и не повсеместным, но слышали там и тут о братьях и сёстрах, живущих как мужья с жёнами, об отцах, блудливо шалящих с дочками. Не говоря уже о греховных отношениях, связывающих кузенов, а также шашнях отчимов с падчерицами или мачех с пасынками. В некоторых случаях такие отношения карались смертью, в других хватало порки, совмещённой с публичным покаянием. Однако Гриффо и Паулина, всё жеимеющие общего отца, были бы заклеймены и повешены, если б только их греховные делишки раскрылись. При условии, что кровосмешение в их случае действительно имело место, а не было лишь выдумкой завистников и клеветников.

— У них был общий отец, правда? Он кивнул.

— А мать? Где её мать?

— Шлюха шлюху родила. — Он скривился. — Граф путешествовал с миссией Его Величества к персидскому шаху. Год его не было, и привёз младенца. Мать, как говорят, умерла при родах.

— Персиянка?

— Чёрт её знает! Может и так, — добавил он, минуту подумав. — Паулина была смуглой, черноволосой, и у неё были огромные, чёрные глаза. Она нравилась, поскольку у насмало таких женщин…

— Так вы думаете, что Гриффо убил сестру из мести за то, что изменила ему с вашим сыном?

Он угрюмо кивнул головой.

— Нет, господин Клингбайл, — мне пришлось развеять его иллюзии. — Фрагенштайн был тогда на приёме, организованном купеческой гильдией из Мистатда. У него несколько десятков свидетелей. А учитывая то, что он там выступал, трудно подозревать, чтобы его плохо запомнили…

— Он нанял убийцу.

— Вверяя тайну кому-то, жизнь свою вверяете ему, — возразил я словами пословицы. — Не думаю, чтобы он был настолько опрометчивым.

— Идите уже, — раздражённый Клингбайл махнул рукой. — Я ошибался, думая, что вы добросовестно займётесь делом.

— Берегитесь, чтобы не произнести чего-нибудь, о чём бы потом пожалели. — Я посмотрел на него, и он смешался.

— Извините, — вздохнул он чуть погодя и опёрся подбородком о кулаки. — Сам не знаю, что делать.

— Так я вам скажу, — ответствовал я. — Приставьте к сыну доверенного человека. Пусть бдит около ложа днём и ночью. И пусть это будет кто-то, кто не боится применятьоружие.

— Думаете, что…

— Ничего я не думаю. Знаю только, что Бог помогает тем, кто может помочь себе сам.

***

Следующие три дня у меня почти не было работы. Я навещал Захария, чтобы присмотреть за ходом лечения, и познакомился с лекарем из Равенсбурга, костлявым, бодрым старичком, который похвалил предложенный мною метод.

— П’ек’асно, п’ек’асно, — он сердечно похлопал меня по плечу. — Такой молодой, а голова уже ва’ит…

Вообще-то, я не переношу прикосновений чужих людей, но на этот раз я улыбнулся, поскольку в этом фамильярном жесте, если по правде, совсем не было фамильярности, а лишь признание старшего, опытного человека, который не видел во мне инквизитора, а только чуть ли не коллегу по профессии.

— Думаете, он выживет?

— А-а, это уже совсем д’угое дело, — ответил он, — ибо по опыту мы хо’ошо знаем, что даже п’именение надлежащей п’оцеду’ы совсем не обязательно поможет пациенту. А здесь дела зашли и п’авда далеко…

Я посмотрел на жирных личинок, копошащихся в ране, и отвёл взгляд.

— Красивым то он уже никогда не будет, — пробормотал я.

— Моя задача сох’анить ему жизнь, а не беспокоиться о его к’асоте. — Он махнул рукой. — Но что п’авда, то п’авда.

Также за Захарием посменно приглядывали двое людей Клингбайла (производили впечатление крепких мужиков — тёртых калачей), а также девка-прислужница, видимо обученная присмотру за больными; я видел, как она ловко кормит находящегося без сознания жирным бульоном и как умело меняет жутко воняющие бинты.

Наконец, четвёртого дня сын купца пришёл в себя настолько, что я понял — смогу с ним обменяться парой слов. Я приказал всем покинуть комнату.

— Помогаю твоему отцу, Захарий, — произнёс я. — Меня зовут Мордимер Маддердин и я инквизитор из Равенсбурга.

— Значит, вы уже знаете? — прошептал он.

— Знаю, — ответил я, не имея понятия, о чём он. — Но ты должен мне всё сам рассказать.

Я видел, что он хотел покрутить головой, но сил у него было недостаточно. Он лишь закрыл глаза.