Слуга царю...
Шрифт:
— Я, нижепоименованный, обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом пред Святым Его Евангелием в том, что хочу и должен Его императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому государю императору Николаю Александровичу, Самодержцу Всероссийскому и Его императорского Величества Всероссийского Престола Наследнику, верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови и все к Высокому Его императорского Величества Самодержавству, силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконя-емые, по крайнему разумению, силе и возможности исполнять…
— Его императорского Величества государства и земель Его врагам телом и кровью, — подхватила Маргарита, — в поле и крепостях, водою и сухим путем в баталиях, партиях, осадах
— …об ущербе же Его Величества интереса, — перебил ее Александр, подняв вверх указательный палец, — вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявить, но и всякими мерами отвращать и не допущать потщуся и всякую вверенную тайность крепко хранить буду, а предпоставленным надо мною начальникам во всем, что к пользе и службе государства касаться будет, надлежащим образом чинить послушание и все по совести своей исправлять и для своей корысти, свойства, дружбы и вражды против службы и присяги не поступать. От команды и знамя, где принадлежу, хотя к поле, обозе или гарнизоне, никогда не отлучаться, но за оным, пока жив, следовать буду и во всем так себя вести и поступать, как честному, верному, послушному, храброму и расторопному офицеру надлежит… Так вот, сударыня, и никак иначе…
Он поднялся на ноги и, прищелкнув каблуками, резко нагнул голову, вдавив подбородок в грудь.
— Засим разрешите мне откланяться, сударыня. Честь имею!
Маргарита долго смотрела на затворившуюся за Александром дверь, а потом завершила присягу словами:
— В чем да поможет мне Господь Бог Всемогущий… На глазах ее дрожали слезы…
Маргарита прошлась по комнате, задумчиво играя молчащим поминальником…
Итак, как и следовало ожидать… Конечно. А чего же ты ожидала от своего рыцаря без страха и упрека, от честного и цельного друга сердечного Сашеньки? Подумать только: годы идут, седеют виски, давно уже не мальчик, а все такой же, как и в юности, идеалист. Ни годы службы в Корпусе, ни разочарования жизни не влияют на это никоим образом…
Баронесса остановилась перед венецианским зеркалом в темной от времени прихотливо-вычурной бронзовой раме и внимательно взглянула на свое отражение.
Да и ты, дорогая, не молодеешь… Годы идут, текут словно песок сквозь пальцы…
— Что же вы решили, баронесса фон Штайнберг? — спросила она у своего отражения, заметила наконец приборчик, зажатый в руке, и брезгливо положила его на столик, не сразу найдя на нем место среди десятков флакончиков, баночек, бутылочек и коробочек.
Отражение мимолетно пожало плечами и, взяв оттуда же, со столика, узкую коробку, закурило тонкую длинную темно-коричневую сигарету с золотистым ободком. Ароматный дым поплыл облачком перед подернутой темными пятнышками стеклянной поверхностью, смазав все контуры. Теперь казалось, что женщина беседует вовсе не с отражением, а с кем-то живым.
— Отбросьте все сантименты, уважаемая баронесса, — ответило будто бы зеркало. — Сейчас вы не любящая женщина, а холодный и рассудочный шахматист, обдумывающий партию, которую жизненно необходимо выиграть… Александр, конечно, фигура сильная и дорогая, возможно, главная, но он только шахматная фигура… Подумайте: иногда, чтобы выиграть партию, приходится жертвовать даже ферзем. Особенно если комбинация не на два-три хода, а противник самовлюблен и слеп…
— Что же вы советуете?
— А разве вы еще не решили сами?..
Изящная рука с крупным бриллиантом на пальце протянулась к столику, брезгливо, будто дохлую мышь, толкнула пальцем прибор в кожаном чехольчике и наконец взяла его…
Неофициальный властелин огромной державы только что задремал и во сне конечно же видел себя вовсе не «полудержавным»…
Вкрадчивый звонок вполз в этот сон, слившись там с чем-то очень-очень приятным и породив тем самым волну более чем положительных эмоций… Но мелодия оказалась назойливой, постепенно теряя свою привлекательность и превращаясь в противного
монстра, бесцеремонно тормошащего, вырывающего, выдавливающего из царства Морфея…Открыв глаза, Борис Лаврентьевич долго лежал в полумраке своей огромной и роскошной спальни, не понимая, что именно разбудило его. Кругом царило полное безмолвие, даже тиканье огромных башенных часов почтенного трехсотлетнего возраста, передоверивших свои основные функции супермодным и абсолютно бесшумным кристаллическим, едва-едва доносилось из-за плотно притворенной двери. А уж сверчков каких-нибудь хозяин вообще не потерпел бы.
Сон слетел, будто его и не было, несмотря на привычку вельможи почивать после обеда, которой он никогда не манкировал, почитая основой душевного и физического здоровья любого индивидуума мужеска полу своих лет. В голову тут же полезли, будто назойливые просители, наконец дождавшиеся приема, «государственные» мысли: казна, дипломатия, выдуманная, видно, Врагом Человеческим Государственная дума…
— Ну вот, — брюзгливо сообщил он неизвестно кому, взбивая повыше пуховую подушку, чтобы попытаться снова погрузиться в полный грез зыбкий омут. — Не хватало еще тратить свое драгоценное послеобеденное время на обдумывание каверз, которые готовит мне эта проклятая Дума… Каламбур… О-ох, грехи наши тяжкие…
Стоявший на изящном столике, сильно напоминавшем дамский, жемчужно-белый аппарат снова вежливо подал голос, будто заранее извиняясь за то беспокойство, которое невольно доставил своему господину. Мысли сразу приняли иной оборот, более приятный…
— Кто бы это мог быть? — игриво пропел вельможа, откидывая атласное одеяло и приподнимаясь: этот номер вряд ли знал кто-нибудь, неизвестный «светлейшему», а «даровал» он его крайне разборчиво. Однако сейчас нежно-розовые цифры, высветившиеся на передней панели «сименса», ни о чем ему не говорили. — Неужели кто-то ошибся номером? Это прямо анекдот!.. Да-а… — проворковал он в мембрану.
Через пару минут Челкин положил трубку и откинулся на подушки, мечтательно заведя очи горе.
Какая женщина… Да, этому подлецу Бежецкому определенно повезло с любовницей… Почему же она просит… Нет, не просит, требует покарать своего ненаглядного? Размолвка между двумя голубками? Глупая бабская ревность? Да, похоже на то… Видимо, голубок наш завел себе другую голубку, помоложе, вот и… Что ж, пойдем навстречу желаниям прекрасной дамы! Да и вообще, давно пора наказать этого хлыща… Тоже мне борец за правду! Посидит месячишко-другой в крепости, одумается… Конечно, портить из-за него свой общественный облик, имидж, как выражаются просвещенные британцы, не стоит. И так прошлогодний досадный скандал до сих пор муссируется всяким встречным и поперечным… Поднимется кутерьма, тети-дяди-кузины поднимут визг, а Елизавета Федоровна — женщина мягкосердечная, да и симпатизирует полковнику своих улан… И супруга у князя на саксен-хильдбургхаузенском троне… Как в Германии посмотрят на инцидент? Это дело нужно обдумать со всех сторон…
Холеная рука «светлейшего», унизанная драгоценными перстнями, которые он, борясь за имидж бессребреника, позволял себе носить только в домашней обстановке, протянулась к клавише звонка…
18
Две темные фигуры, чертыхаясь и ежеминутно оскальзываясь на подтаявшем и снова замерзшем ночью льдистом насте, спускались по очень пологому склону к едва видневшейся в предрассветных сумерках речке. Над противоположным, высоким и обрывистым берегом небо уже вовсю зеленело, предвещая скорый восход, а тут еще царила ночь, смазывающая все очертания и плодящая призраков, шныряющих вокруг и крадущихся следом.
— Какого же черта нужно было вставать ни свет ни заря, Сергей Владимирович?! — ворчал Бекбулатов, совершенно не разбирающий перед собой дороги. — Неужели нельзя было, как все люди, подождать, пока рассветет…
— Подождать-то, конечно, было можно, но вот калитка ждать не станет — с хитринкой она… — ответил мучимый одышкой старик. — Ничего, немножко осталось, потерпи чуток…
Войцеха, посовещавшись вчера вечером, решили с собой не брать — неизвестно, как еще повернется там, за барьером, а неуклюжий и нерасторопный поляк может оказаться лишней обузой.