Слуги милосердия

— Да, я заметила, насколько спокойнее стало на Атхоеке после вашего появления. — Голос священника звучал совершенно серьезно.

— А прежде он был настоящим прибежищем, где процветание и справедливость обеспечивались каждому гражданину, — заметила Тайзэрвэт столь же серьезно. Налегая самую малость на слова «каждому гражданину».

Священник закрыла глаза и вздохнула, и Тайзэрвэт поняла, что победила.

На «Милосердии Кадра» Сеиварден только что сменилась с вахты. Сейчас она сидела на своей койке, крепко обхватив себя руками. На одной у нее все еще был восстановитель, но он почти выполнил свою функцию.

— Лейтенант, — сказал корабль ей в ухо, — не хотите ли чаю?

— Это был комплимент!

Последние несколько дней Экалу держалась с Сеиварден очень сухо и официально. Все на борту знали, что между ними что–то пошло не так. Никому не было известно о пристрастии Сеиварден к кефу, и никто не понял бы, что означает этот жест — то, что она обхватила себя руками. А значил он, что за последние несколько дней — возможно, недель — на нее навалилось столько стрессов, что она уже была не в состоянии с ними справиться.

— Лейтенант Экалу не восприняла это как комплимент, — указал корабль. И велел Амаат Четыре отправиться за чаем.

— Но я сказала это как комплимент, — настаивала Сеиварден. — Я была любезна. Почему она не понимает?

— Я уверен, что лейтенант понимает, — ответил корабль. Сеиварден усмехнулась. Помолчав три секунды, корабль добавил: — Прошу снисхождения у лейтенанта, — и Сеиварден моргнула и в замешательстве нахмурилась: корабль, как правило, не говорил такого своим офицерам, — но я хотел бы указать вот на что: как только лейтенант Экалу дала вам понять, что на самом деле ваш умышленный комплимент ее обидел, вы тут же перестали быть любезной.

Сеиварден поднялась с койки, по–прежнему крепко сжимая себя руками, и принялась расхаживать по своей крошечной — два шага в длину — каюте.

— О чем ты говоришь, корабль?

— Думаю, что вам следует извиниться перед лейтенантом Экалу.

На планете, на полпути вниз но холму в фуникулере, я вздрогнула от неожиданности. Никогда не слышала, чтобы корабль сказал офицеру что–нибудь такое откровенно критическое.

Но всего лишь несколько дней назад корабль заявил, что мог бы быть капитаном. То есть, по сути, он сам — офицер. И в конечном счете именно я высказала эту мысль несколько недель назад во Дворце Омо. Мне не следовало удивляться. Я вновь связалась с кораблем. Сеиварден, застыв на месте, только что произнесла в раздражении:

— Извиниться перед ней? А как насчет меня?

— Лейтенант Сеиварден, — сказал корабль, — лейтенант Экалу обижена и расстроена, и именно вы обидели и расстроили се. А такие ситуации оказывают воздействие на весь экипаж. За который, позвольте напомнить, вы несете сейчас ответственность. По мере того как корабль говорил, ярость Сеиварден нарастала. Корабль добавил: — Ваше эмоциональное состояние и ваше поведение — в последние несколько дней были неустойчивыми. Вы стали невыносимы для всех, с кем имели дело. Включая меня. Нет, не надо снова бить стену, ничего хорошего из этого не выйдет. Вы здесь командуете. Ведите себя соответственно. А если не можете — в чем я все в большей степени убеждаюсь, — то отправляйтесь в медчасть. Капитан флота сказала бы вам то же самое, будь она здесь.

Последняя фраза будто физически ударила Сеиварден. Ее ярость мгновенно обратилась в отчаяние, и она тяжело осела на койку. Подняла ноги и уперлась лбом в колени, по-прежнему не разнимая рук.

— Я облажалась, — простонала она через несколько мгновений. — Получила очередной шанс и облажалась.

— Не безвозвратно, — ответил корабль. — Пока нет. Я знаю, что с учетом состояния, в котором вы сейчас находитесь, бессмысленно призывать вас прекратить себя жалеть. Но вы все еще можете подняться и отправиться в медчасть.

Вот только врач находилась сейчас на вахте.

— Проблема в том, — безмолвно сказала врач в ответ на предоставленную кораблем информацию, — что для того, чтобы начать этим заниматься, мне понадобятся результаты свежих тестов на способности, а их у меня нет. И я не спец по таким делам. Я лишь обычный врач. Кое с чем я могу справиться, но это, боюсь, мне не по зубам. И я не уверена, что мы можем доверять кому–либо из специалистов в здешней системе. Та же проблема у нас с лейтенантом Тайзэрвэт. — Она раздраженно выдохнула. И почему все это происходит сейчас?

— Оно назревало, — ответил корабль. — Но честно говоря, сначала я думал, что до этого не дойдет. Я недооценил того, насколько лучше лейтенант Сеиварден справляется с эмоциями, когда капитан флота здесь.

— Врач — на вахте, — сказала Сеиварден, свернувшись в клубок на койке.

В командной рубке врач заметила:

— Капитан флота не может постоянно находиться здесь. Она в курсе того, что происходит?

— Да, — сказал корабль врачу и обратился к Сеиварден: — Соберитесь, лейтенант. Амаат Четыре принесет вам чаю, и вы сможете почиститься, а затем вам необходимо переговорить с лейтенантом Экалу и сообщить ей, что она будет командовать здесь несколько дней. И было бы хорошо извиниться перед ней, если вы сумеете сделать это благоразумно.

— Благоразумно? — спросила Сеиварден, поднимая голову с колен.

— Мы поговорим, когда вы будете пить чай, — сказал корабль.

Настояв на встрече с Кветер, я взбудоражила персонал пункта предварительного заключения. Они обратились, как я подозревала, к районному магистрату, которая не осмелилась потребовать у меня объяснений. А также ей что–то было нужно от меня, поэтому, вместо того чтобы выражать недовольство, она пригласила меня на обед.

Столовая районного магистрата выходила на лестницу, ведущую в широкий, мощенный кирпичом внутренний двор. Покрытые листьями вьющиеся стебли с белыми и розовыми душистыми цветами ниспадали из высоких ваз, по одной стене струилась вода в широкий бассейн, в котором плавали рыбы и цвели маленькие желтые лилии. Слуги убрали со стола, и мы с магистратом пили чай. Переводчик Зейат стояла возле бассейна, не сводя глаз с рыбы. «Титанит» сидел на скамье во дворе, за высокими распахнутыми дверями, а в нескольких метрах неподвижно вытянулась в струнку Калр Пять.

— Эту песню я не слышала много лет, капитан флота, — сказала районный магистрат, с которой мы пили чай, глядя на темнеющий двор.

— Приношу свои извинения, магистрат.

— В них нет нужды. — Она отпила чай. — В молодости это была одна из моих любимых. Она казалась мне такой романтичной. А сейчас я понимаю, что она очень печальна, не так ли? — И запела: — «Но я поддержу себя лишь ароматом жасмина до конца своих дней», — сфальшивив самую малость в конце, — она взяла ту тональность, на которой я мурлыкала, и это оказалось ей высоковато. — Но дочери, нарушающие траурное воздержание, правы. Жизнь продолжается. Все продолжается. — Она вздохнула. — Знаете, я не думала, что вы приедете. Я была уверена, что гражданин Кветер хотела всего лишь досадить вам. Я чуть не придержала ее просьбу.

— Это было бы незаконно, магистрат.

Она вздохнула.

— Да, потому я и отправила ее дальше.

— Если она обратилась ко мне, находясь в таком сложном положении, как я могла пренебречь ею?

— Думаю, да.

Снаружи переводчик Зейат наклонилась над бассейном, покрытым цветущими лилиями. Я надеялась, что она не нырнет туда. Мне пришло в голову, что, будь она переводчиком Длайкви, так бы и сделала.

— Я бы хотела, капитан флота, чтобы вы подумали о возможности использовать свое влияние на вальскаайцев — полевых рабочих на чайной плантации гражданина Фосиф. Вы можете и не знать этого, но есть люди, которые будут рады любой возможности причинить ей вред. Часть из них — члены ее собственной семьи. Прекращение работ лишь дает им возможность выступить против нее.