Слуги паука 2. Пленники паука

Человек снова взглянул на жреца, не понимая, чего тот добивается, но в странном голосе ему послышалась удивившая его надежда и, поняв, что ответ его важен для обладателя необычного голоса, серьезно пояснил:

— Мой господин не принадлежит ни к каким «рукам» и «кольцам», но связываться с ним я бы не посоветовал никому. Это все, что я могу сказать тебе сейчас.

«Вот он — Случай!» — мелькнуло в иссушенном мозгу жреца.

— Я согласен,— прошелестел он,— ведите меня.

* * *

Последний вздох страсти вырвался из полуоткрытых уст, в последний раз содрогнулось прекрасное тело, и все стихло. Огромная кровать, только что служившая полем сладострастной битвы, приняла смертельно уставшие тела любовников в свои объятия, и лишь тогда, словно стоявший снаружи ждал именно этого мгновения, раздался тихий стук в дверь.

Конан подпрыгнул, как отпущенная пружина, словно не он, а кто-то другой только что без сил повалился на белоснежные простыни и, даже не потрудившись накинуть на вое могучее тело хоть какое-то подобие одежды, оказался рядом с дверью.

Женщина осталась лежать, так же мало, как и он, заботясь о том, что чей-то нескромный взгляд сможет коснуться ее нагого тела, в соблазнительной позе раскинувшегося на простынях.

Дверь бесшумно отворилась, и улыбающаяся веснушчатая мальчишеская рожица с хитрющими глазами просунулась внутрь, явно пытаясь заглянуть за спину гиганта. Однако, быстро поняв, что ничего из этой затеи не получится, мальчишка весело взглянул в лицо варвара.

— Там еще одна ждет своей очереди, господин!

Конан на миг прикрыл глаза и расслабился, а мальчишка мгновенно повторил свой маневр, но на этот раз гораздо успешнее. Глаза его восторженно округлились, но он тут же почувствовал, как стальные пальцы стиснули его ухо, и, обхватив руку киммерийца, но не сводя восторженного взгляда с новой подружки Конана, повис на его руке, неестественно выгнув голову.

— Ну, ну! Пусти же! Пусти, а то скажу той, внизу, что ты здесь! — пригрозил он, когда все попытки вывернуться окончились неудачей.

— Ах ты, паршивец! — Молодой варвар и не думал выпускать жертву.— Ты же знаешь, что до вечера меня ни для кого нет.

Сказав это, Конан беззлобно и беззвучно рассмеялся и только тогда разжал пальцы. Мальчишка потряс рыжей головой и растер покрасневшее ухо.

— Хорошо,— мстительно ответил он,— скажу ей, что до вечера ты вряд ли спустишься!

— Вот я поймаю тебя сейчас…— рыкнул на него Конан, делая шаг вперед, но мальчишка со смехом отскочил.

— Давай, давай! Внизу тебя будут рады видеть!

Мальчишка окинул своего покровителя красноречивым взглядом и отпрыгнул еще на шаг, потирая горевшее огнем ухо. Не потому, что боялся, а просто так, на всякий случай. Конан погрозил ему кулаком:

— Смотри, Лисенок, вытяну уши, как у осла.

Дверь закрылась, и он услышал быстрые, легкие шаги по коридору.

— Опять она?

Женщина открыла глаза и томно посмотрела на Конана. Он молча кивнул и уселся рядом, а она быстро сменила позу и устроилась у него на ногах, обхватив за талию бедрами и уперевшись полными грудями в его мощную грудь.

Конан обнял ее, почувствовав, как вновь пробуждается желание, и коснулся губами ее уст. Сердце стучало все сильнее, но женщина вдруг отпрянула и с неожиданной тоской посмотрела киммерийцу в глаза.

— Не бросай меня, Конан.— Ее глаза расширились и влажно заблестели.— Я богата, мне ничего от тебя не надо. Только не гони!

* * *

Вечер, когда дневная жара спадала и на город опускались сумерки, Конан имел обыкновение проводить за кувшином доброго хмельного вина либо в одиночестве, либо, и чаще, в таверне Абулетеса, в компании верного Тушки, который безвылазно торчал здесь не только в темную часть суток, когда с улиц под крыши домов устремлялись толпы людей, торопившихся утолить голод, но и целыми днями, в течение которых большинство предпочитало заниматься чем-то иным.

Впрочем, с его комплекцией нечего было даже мечтать о том, чтобы выползти наружу, на солнцепек, разве только для того, чтобы подобно бегемотам, по слухам обитавшим где-то в сердце Черного Континента, плюхнуться в какую-нибудь лужу и, выставив наружу нос, наслаждаться влажной прохладой.

Конечно, за деньги такой аттракцион легко было устроить, но для этого пришлось бы покинуть привычное, такое уютное кресло в таверне Абулетеса и этот прекрасный стол, уставленный вкусной едой, расстаться с которой было выше его сил, ибо еда, а вернее сам процесс ее потребления, составляла суть существования Тушки.

И все-таки время от времени, когда деньги подходили к концу, волей-неволей ему приходилось соглашаться на предложение Конана отправиться на дело, чтобы, как он любил выражаться, обеспечить себе скудное пропитание.

На «скудное пропитание», поглощением которого он как раз и был занят, стоило посмотреть. Нет, Тушка, как ласково звали его приятели, вовсе не был гурманом. Он просто любил поесть, быть может, не очень разнообразно, зато сытно, и внешность его по вполне понятным причинам была соответствующей. Он был не просто толст, он был необъятен.

Год назад Конан случайно повстречался с ним в Рабирийских горах, на одном из перевалов наткнувшись на почти замерзшее тело, уже припорошенное снежком. Повинуясь безотчетному инстинкту, он взвалил еле дышавшего толстяка на спину и вместе с ним спустился в долину.

Надо сказать, что подвиг сей, ничуть не умаляя силы Конана, оказался ему по плечу лишь благодаря тому, что Тушка, изголодавшийся и изможденный небывалыми тяготами, выпавшими на его долю, потерял добрую половину своего веса. Когда же через пару дней они прибыли в Шадизар и новый приятель киммерийца начал восполнять потерю, то поглазеть на это представление приходили со всей Пустыньки.

К счастью, Конан был при деньгах, получив хороший куш за ожерелье, выкраденное в доме почтеннейшего Тефилуса. Он, собственно, и отправился проветриться в горы, чтобы вдали от городской суеты с ее пылью, духотой и надоедливой стражей переждать опасные дни, когда в Пустыньке перетряхивали всех и каждого, тщетно пытаясь отыскать пропажу.

Конан видел во всем этом перст провидения. И в том, что ему приспичило вдруг в горы, и в том, что в горах этих повстречал он странного, полузамерзшего незнакомца, котоpoгo непонятно зачем притащил в Шадизар. Впрочем, легко нажитое золото, которое он выручил за ожерелье, так же легко и покинуло его карман, полностью уйдя на кормление изголодавшегося бедняги, и это тоже показалось северянину одним из звеньев все той же цепи.

Когда деньги кончились, киммериец пожал плечами и пошел на очередное дело. Теперь, прожив в Шадизаре без малого пять лет, он стал личностью знаменитой и недостатка в предложениях не испытывал, ибо всякий в этом городе знал, что руки Конана — верные руки, не знающие неудачи. К его удивлению, Тушка попросился в напарники, и позже Конан ни разу не пожалел о том, что спас этого странного человека.

— Что скажешь, брат Конан?

На миг Тушка перестал жевать и откинулся к стене, зажав в правой руке недоеденную баранью ногу, а левой поднеся к губам объемистый кубок ароматного молодого вина. Он пристально смотрел на киммерийца, ожидая ответа.