Служанка арендатора

– Сегодня он мне показался еще более ужасным, чем вчера, – прибавил Маркус. – Я видел, как ваша служанка, вынесшая ему хлеб, вынуждена была поддержать его!

– Наша служанка? – спросила старушка, приподняв с подушки голову.

– Ну, да, Сусанночка, наша служанка, – произнес судья с ударением, и тем прекратил ее речь. – Я послал с нею несколько монет для этого человека! Однако, жаль беднягу! – проговорил он с искренним чувством сострадания и проведя рукой по своим редким волосам под бархатной шапочкой. – Если бы я знал это, я бы собственными руками поддержал его и дал бы ему убежище на мызе, вместо того, чтобы отгонять его! Судья Франц никогда не имел обыкновения прогонять тех, кто нуждается! Я велю привести его!

Судья хотел встать, но Маркус предупредил его.

– Позвольте мне пойти, господин судья! – сказал он.

Больная вдруг заволновалась и с испугом посмотрела на мужа.

– Послушай, милый, – проговорила она, – я не знаю, что у нас сегодня к обеду… да и надо подумать о том, чтобы дать ему хорошую, удобную кровать…

– Ну конечно, Сусанночка, – прервал он ее недовольным тоном. – И я не понимаю, чего ты волнуешься? Разве у нас не найдется этого! Вспомни, у судьи всегда находилась хорошая кровать, и все, кому приходилось ночевать у него, всегда восхищались его перинами! Не беспокойся о хозяйстве, дружок! С тех пор, как ты сама не можешь более присматривать за всем, у тебя ложное представление о нем! А между тем, все идет своим чередом, можешь быть уверена! И хотя нам пришлось отказаться от внешнего блеска, внутреннее довольство все-таки сохранилось!

Он на минуту замолк и в раздумье почесал за ухом.

– Вот разве с вином у нас выйдет затруднение, – продолжал он, – вином я не могу конкурировать с усадьбой, – прибавил он. – Проклятая подагра совсем замучила меня, и я, положительно не могу спуститься в погреб с больными ногами. А никому другому я, по принципу, не позволяю касаться моих вин.

– В таком случае позвольте мне выручить вас из затруднительного положения и предложить вам корзину вина из погреба вашей покойной приятельницы! – вмешался Маркус. – Ваша супруга также нуждается в вине, оно необходимо для укрепления ее здоровья, и я надеюсь, что она не откажется принять это маленькое приношение, как последний дар друга своей молодости!

С этими словами Маркус вышел и поспешно направился к воротам, все время думая о своем…

Даже сидя у постели больной, он, к величайшей досаде на себя, не мог отделаться от „глупых“ мыслей…

„Недотрога“, которая в саду при его появлении сдернула рукава так порывисто, словно уже один взгляд его на ее обнаженные руки был бы оскорблением, не задумываясь, протягивала эти самые руки, чтобы поддержать в своих объятиях нищего юношу…

Это ее движение неотступно преследовало его, раздражало до такой степени, что он рад был предлогу выйти из комнаты. Он с радостью ухватился за возможность принять на себя заботу о несчастных людях, не имеющих самого необходимого в жизни.

За воротами и далеко кругом не было видно ни души…

Незнакомец, должно быть, поплелся дальше со своими двумя пфеннигами, а служанка вернулась к своим домашним делам.

И при этой мысли, смешно сказать, Маркус радостно перевел дух! Но какое ему дело до того, что молоденькая крестьянка на чужбине протягивает руку помощи нищему крестьянскому юноше?!…

Возвращаясь в дом на мызе, Маркус внимательно рассматривал окна: гувернантка, наверное, скрывается где-нибудь. Но он не претендует на нее за это, потому что он первый выразил желание избегать ее по мере сил. И в самом деле, он не чувствовал ни малейшего желания видеть ее, но считал своей обязанностью познакомиться с нею, чтобы убедиться, что она из себя представляет. Писать он ей не собирался и сказал это только для того, чтобы рассердить девушку-служанку.

Может быть, гувернантка скрывается за одним из тех окон, что находятся по левую сторону двери. Эти три окна украшены изящными белыми гардинами и были достойны принадлежать к покоям высокомерной дамы.

Из трех окон, находившейся по другую сторону двери, одно было закрыто покосившейся ставней, а через два других была видна почти совершенно пустая комната с огромной печью, столом и несколькими стульями соснового дерева.

Очевидно, это была людская, служившая местом отдыха служанки, или, может, это была знаменитая столовая с бесчисленным множеством серебряных ложек?!…

Что-то белое шевелилось под низкой крышей, и Маркус поднял голову.

Из окна мансарды, приходившегося над входной дверью, развевалась от ветра белая кисейная занавеска. На подоконнике цвели чудесные розы, а на противоположной стене, оклеенной светлыми обоями, висело несколько картин.

Так вот где резиденция гувернантки!

Пусть она сегодня спокойно остается в своей келье: он совсем не расположен придумывать красивые фразы, к которым она, разумеется, привыкла в том кругу, где вращалась!

Маркус снова вступил в сени, усыпанные мелким белым песком.

Дверь в кухню была открыта, так что можно было видеть комнату с кирпичным полом, окна которой выходили в сосновую рощу.

Кухня госпожи Грибель, блистающая чистотой, едва ли могла сравниться с этой, на полках которой искрились и сияли уцелевшие остатки от прежней медной и оловянной посуды, безукоризненно вычищенной! По стенам, на полках высились глиняные вазы с полевыми цветами, белая как снег деревянная утварь, такая же мебель дополняли убранство.

Жена судьи недаром так беспокоилась насчет обеда: крошечный горшочек с супом дымился на плите. Два зарезанных, тощих голубя ожидали минуты, когда привычная рука отправит их на сковороду. Но привычной руки не было – в кухне царствовала невозмутимая тишина, нарушаемая только жужжанием залетевшего шмеля и бессильными ударами его крыльев в оконное стекло.

Само собой разумеется, что преданная горничная, имевшая „одно сердце и душу“ со своей госпожой, постаралась уклониться от новой встречи с неприятным посетителем так же, как и обитательница мансарды!

9.

Вернувшись в комнаты, Маркус заметил следы слез на кротком лице больной, которая старалась скрыться от него за занавесками.

Судья пытался приладить к подставке три или четыре сигары, остатки тех, ради которых лесничему пришлось сегодня идти к еврею-ростовщику с кружевом в кармане.

– Ну, где же изволит находиться длиннобородый господин? – воскликнул судья при входе Маркуса.

– Его не было видно нигде, – ответил помещик, – служанки я тоже не заметил!

Судья, не поднимая глаз, как бы углубившись в свое занятие, буркнул под нос:

– О, она, конечно, занята обедом… и ничего не знает, куда он исчез!

Маркус заметил, что старушка отерла слезы, опять оросившие ее глаза.

Может быть, ей стала известна судьба кружева, которое, вероятно, было дорого, как последняя память прежнего богатства, которое спустил ее расточительный супруг.

Марку ощутил чувство злобы к неисправимому старику и его сигарам, до которых он ни за что не прикоснется.