Служанка арендатора

– Я понимаю, почему милая добрая старушка поступила так: Отто всегда был добродушен и уступчив до слабости! – заметила девушка. – По отношению к отцу у него не было ни характера, ни воли… Но теперь, когда жизнь дала ему горький урок, и он знает, что такое голод, и что только бережливостью и энергичным отпором мании расточительности он может обеспечить родителям старость…

– Вы думаете, что я должен исправить это завещание в его пользу? – спросил он.

Девушка подняла на него свои прекрасные влажные глаза, в которых светилась глубокая благодарность.

– О, конечно! – решительно ответила она. – Если только не будет злоупотреблением с моей стороны укреплять вас в неслыханном великодушии.

Маркус засмеялся и толкнул калитку, к которой они подошли.

– Итак, мне не приходится приглашать вас вступить в свои владения: ведь вы отказываетесь от всяких прав…

– С радостью! – воскликнула она, входя в калитку, и обернулась к нему. – Мне ничего не надо и притом я знаю, что, где бы я ни была, моя родина здесь, и я могу придти сюда, когда мне захочется испытать сладкое чувство „быть у себя дома!“.

– Да, вы дорогой ценой купили право считать мызу своей родиной, – заметил он. – Но разве вы не знаете, что настоящий муж и глава семьи не потерпит, чтобы у его жены было две родины?

Она отступила от него с горьким выражением на побледневшем лице.

– Этих отношений я не имела в виду! – с суровой мрачностью возразила она. – Ни один мужчина никогда не будет мне предписывать, что и как я должна делать!… Неужели вы думаете, что я могла бы есть хлеб за столом человека, который внутренне боролся бы с подозрением, что не любовь, а стремление к обеспеченному положению толкнуло меня в его объятия?… Нет, в сравнении с этим хлеб, заработанный гувернанткой слаще и почетнее, и я буду им питаться, пока хватит сил и здоровья у меня.

– Агнесса! – он порывисто схватил ее за руки и крепко держал, несмотря на все ее усилия освободиться. – Злое дитя, неужели вы хотите так жестоко наказать надменного юношу, который в силу тщеславия или поверхностного суждения сам не знал, что делал и говорил?…

Хитрая улыбка мелькнула на его губах.

– Хотите, я стану прямо в грязь на колени, и буду просить у вас прощения?… Хотите, я брошу ничтожное золото, из-за которого вы меня отталкиваете? Я готов на все! – пылко продолжал он. – Я буду всю жизнь высоко держать знамя гувернанток и ломать копья в их честь! Я обложу себя налогом в пользу состарившихся воспитательниц! Словом, я сделаю все, чтобы загладить свою вину, Агнесса! – голос его зазвучал искренним серьезным чувством. – Разве вы не знаете, что не вы, а я должен буду считать себя облагодетельствованным?… Вы говорили о блестящем положении; кто же говорит, что я могу вам его предложить? Я не аристократ, не имею еще даже звания коммерции советника, а мой отец ходил с места на место с сумкой подмастерья за плечами. Я сам с детства стоял за верстаком и наковальней, как и все мои рабочие. И теперь еще может случиться, что я войду в комнату моей жены с закопченным лицом, и никто не отнимет у меня уверенности в том, что эта высокообразованная женщина не оттолкнет меня, а, напротив, будет уважать следы работы, – не так ли, Агнесса?

Она безмолвно опустила голову на грудь, и светлые капли слез показались из-под ее опущенных ресниц.

– Собственно говоря, мне следовало бы, не тратя слов, прямо взять то, что мне принадлежит! – продолжал Маркус. – Разве птицелов спрашивает у своей маленькой пленницы позволения держать ее в клетке? А вы стали моею с той минуты, когда добровольно пришли ко мне!… Да, я смело говорю вам в глаза, что вовсе не любовь к ближнему, не желание непременно сдержать данное слово заставило вас победить вашу девическую гордость, ваше оскорбленное самолюбие! Нет, это было то же непреодолимое влечение, которое охватило и меня, приковав к вашим следам, – мы принадлежим друг другу навеки!… Что же, Агнесса, злая моя, непримиримая, вы хотите еще бороться?

– Как я могу бороться, когда вы выбиваете у меня одно оружие за другим? – прошептала она, пряча лицо на его груди.

Они стояли около беседки под зеленой листвой липы, и в саду было как-то торжественно тихо. Только слышно было, как капли дождевой воды падали на каменный пол беседки…

Ни одно слово из уст этих двух людей, крепко сжимавших друг друга в объятиях, не нарушало этой тишины…

Потом они рука об руку пошли по тропинке вдоль малиновых кустов ко двору мызы. Когда они миновали ту грядку с зеленью, где при первом посещении помещика молодая девушка испуганно натягивала длинные рукава на свои обнаженные руки, он спросил:

– Не фамильная гордость делала тяжелой для тебя, одетой в рабочее платье, всякую встречу с незнакомцем и побудила тебя оставаться под маской служанки?

– Конечно, нет!… Сначала меня забавляло это заблуждение, поэтому я не старалась его выяснять, а потом меня побуждало к этому оскорбленное самолюбие. Я не хотела, чтобы ты познакомился с „прекрасной гувернанткой“… Впрочем, я получила указание от дяди „не поднимать забрала“… Он выходил из себя при мысли, что новый помещик может узнать в служанке, работающей в поле, племянницу судьи. Он взял с меня слово сохранять инкогнито до отъезда помещика… Это – его слабость… старик…

– Ужасно неблагодарен, хочешь ты сказать? – сердито буркнул Маркус. – За это приказание я должен проучит его! – пробормотал он сквозь зубы.

Агнесса проскользнула под окнами дома в мансарду, чтобы переменить платье, а Маркус пошел через двор.

Судья занят был своей трубкой и не заметил племянницы, увидел только приближавшегося помещика.

– Ах, вот и вы, милостивый государь! – вскричал он. – И, слава Богу, целы и невредимы! Входите же скорее, моя жена очень беспокоилась о вас… Видишь, Сусанночка, – продолжал он, когда в комнату вошел Маркус, – наш молодой сосед живой, здоровый и при том такой сияющий, точно только что вылупился из яйца! – смеясь прибавил он. – Да, гроза была ужасная, и наша девочка сидела в это время в домике лесничего! Но она пришла домой без шляпы, с мокрыми волосами и дрожала, как осиновый лист. А это с нею, заметьте, не часто случается: она унаследовала от отца солдатскую кровь и мужественное сердце. Да, гроза в лесу не шутка и…

– Я знаю это по себе: я тоже был в лесу! – произнес Маркус, подходя к постели больной старушки, чтобы поздороваться с нею.

– Неужели? – удивился судья. – Да что, сударь, вас сам сатана оседлал, что ли, и послал прямо в пасть разъяренных стихий!

– Я же сказал вам, что отыскиваю след, вот мне и пришлось идти по этому следу, вместо того, чтобы сидеть под безопасным кровом и ждать, когда дождь его смоет!… Вы же знаете, что я пошел отыскивать вашу бывшую служанку!

Рука старушки, которую он еще держал в своей, сильно дрогнула.

– О, будьте покойны, вам нечего бояться! – с любовью глядя в испуганное лицо больной произнес он. – Конечно, для меня это был тяжелый путь, и я выдержал жестокую схватку, но… я нашел девушку!

– Нашли? – растерянно повторил судья, заикаясь и бессильно опуская руки. – Милостивый государь, вы нас дурачите?…

– Что за слово, милый! – дрожащим голосом прервала старушка.

– Не волнуйтесь! – с серьезной улыбкой заявил Маркус. – Комедия ошибок, в которой я играл главную роль, кончилась, и я не имею желания ее затягивать… Я сказал правду, говоря о том, что я нашел девушку… Вы ее знаете и любите, но едва ли имеете понятие о ее поражающей красоте и благородстве! Иначе вы бы не думали, что эта девушка останется незамеченной даже в рабочем платье служанки!… Я следил за этим редким существом, и так как энергию и деятельность в женском характере я предпочитаю светским привычкам и изящным вкусам знатных дам и очень уважаю честный труд, то ничто не мешало мне потерять свое сердце!

Повернувшись в сторону судьи, упорно смотревшего в окно, он продолжал:

– Я давно решил, господин судья, вашу служанку сделать своей женой, и вдруг узнал, что вы ей отказали… Когда вы подтвердили мне это, можно ли удивляться, что я бросился прямо в пасть разъяренных стихий? Ведь дело шло о счастье всей моей жизни, и я помчался следом за ним… И я, как уже сказал, поймал его, хотя в несколько ином виде, чем думал… Но дело кончилось, как в волшебной сказке, где в решительную минуту с героем и героиней происходит какое-нибудь превращение… В этом случае оказалось, что высшая инстанция по моему делу – мыза, и потому я покорнейше прошу руки моей Агнессы!