Служанка

— Если по делу пришел, давай излагай, нет — мне работать надо, — прервал мои философские размышления отец.

— Я просто хочу понять, какая тебя муха укусила? Вот объясни, за каким хреном тебе новинка Патек Филипп почти за четыре лимона? Это не просто гнилые понты! Это тупые понты, прости!

— Ты считаешь, я не могу себе позволить статусные часы? Я всю молодость поджимал хвост! Не до роскоши было, — зная папеньку, я понимал, что не только наступаю на его хвост, но и отчаянно топчусь по нему, потому что, кажется, уже слышу стон сжатых от злости челюстей. Так. Меня опять начинает коротить. Эта мартышка уже наверняка втирает отцу про стиль жизни. Сука, сейчас она пройдет обкатку, наберется лоска, пережует и выплюнет моего родителя, как шелуху от семечек, перепрыгнув на более богатую и молодую шею.

– Ты хочешь сказать, что часы за триста тысяч уже никуда не годятся и их можно отнести в фонд бездомных? — охреневаю от того, что мужик в свои за пятьдесят начинает вести себя как мажор. Осталось только на Ибицу поехать и позажигать в ночных тусовках, чтоб доказать Нике, что он еще молодой. А там здравствуй, инфаркт или инсульт от полового непотребства. И о чем с ней можно говорить? Разные ценности, разный менталитет, разные взгляды на жизнь! И пропасть возрастная — даже для меня она была соплюшкой. Одно дело покувыркаться в постели ночью, другое — проснуться утром.

Однозначно, принять его выбор я не мог. И не только из сыновнего эгоизма. Хотя надо отдать ему должное, разогнав всех, кто был свидетелем прошлой жизни, он надеется ввести эту шлюшку в свой круг, поэтому не ссорится и со мной. Пытается создать видимость диалога. Зная его тяжелый характер, изгнания из родного дома я опасаюсь, если честно.

— Понимаешь, мужчина, как акула, он должен быть в постоянном движении, иначе задохнется. Ты ж в курсе, что акула может дышать только тогда, когда двигается, потому что жабры у нее неподвижные?

Ну началось! Не хватало еще, чтоб дневник потребовал принести! Понимаю, что тупо бьюсь лбом о каменную стену. Придется сменить тактику и найти слабые места в его обороне. Ясно, что какая-то часть мозга у него явно не работает, попытаюсь достучаться к неповрежденной.

— Пап, очень показательно сравнение с акулой, но, похоже, тебя за жабры уже крепко взяли, — я не помню, когда мне было так хреново. Чувствую себя выпотрошенной тушкой в руках таксидермиста.

А что?! Поставят на камин чучело кошечки своей — и как не умирала. Так и со мной папенька сейчас. Вроде и сын, а вроде говорящее чучело, прислушиваться к мнению которого никому и в голову не придет. Все мои предельно конкретные и ясные вопросы отскакивают от его черепной коробки, похоже так и не получив шанса быть осмысленными.

— И давай больше не будем поднимать эту тему. Каждый, — он сделал явный нажим на это слово, — сделал свой выбор. И Ольга сделала его первой. — Отчеканил он, пытаясь придавить меня свинцом своего взгляда. Да, наши «семейные» серые глаза имеют такую особенность — в минуту гнева или злости темнеют на много тонов. Пришлось вернуть ему такой же и вежливо, почти вежливо откланяться.

— Надеюсь, я буду освобожден от необходимости присутствовать на семейных обедах, — поставил я не очень вразумительную точку.

Я уже поднялся уходить, но отец меня остановил.

— Тим?

Оборачиваюсь. Глаза потеплели, такое ощущение, что он — таки вспомнил, что я единственный сын. О, черт! Если не принять меры, то статусом наследного принца придется поделиться. Не ровен час, папа осчастливит меня братом или сестрой. На это много ума не нужно. От этой мысли будто кто за горло схватил — я аж закашлялся.

— Ты на машине? — догоняет вторая часть вопроса.

— Нет, я на такси. А твоя где?

Матвей Тимофеевич вдруг замялся.

— Я послал Сергея в одно место, но ему там пришлось задержаться, — и по тому, как от явной неловкости забегали его глазки, я понял, что послал водителя скорей всего за каким-нибудь сюрпризом для Ники.

— А ты куда собрался? — подхватываю уже было затухший огонек близости и интересуюсь делами.

— В «Турандот», у меня встреча с Распоповым.

— Ну приятного аппетита тогда, — вполне миролюбиво заканчиваю диалог и выхожу из кабинета. И вдруг чувствую, что моя ненаглядная чуйка начинает щекотать по ребрам. И вместо того, чтоб, не откланиваясь, просквозить через приемную, торможу.

— Во сколько у отца встреча? — цепляю взглядом грудь мачехи и нагло пялюсь.

— Вообще-то мои глаза выше, — неожиданно прилетает вполне адекватная ответочка.

— Ого! А ты что, КВН смотришь? — ловлю пас, даже не пытаясь скрыть удивление.

— Смотрю, — вызов, смешанный с кокетством заставляет меня заподозрить, что стервочка не такая тупая, как показалось вначале. Не будь ситуация такой хреновой, мне бы понравилось с ней поиграть в кошки-мышки.

— И даже смеешься над шутками? — опять ввинчиваю шпильку.

— Не поверишь, смеюсь!

— Не поверю, конечно! И над чем же?

— Когда высмеивают тупоголовых болванов, которые суют нос не в свое дело!

А вот это уже нокаут. Очень плохо завуалированное оскорбление и непрозрачный намек на то, что она знает содержание нашего разговора с папенькой.

— Ты подслушивала?

— А ты бы не подслушивал?

— Я бы подслушивал, потому что не надевал на себя корону святой невинности. Мне можно. А ты, такая вся трогательно правильная, как выразился Матвей Тимофеевич, как ты можешь так низко пасть?

— Ну, знаете ли, Тимофей Матвеевич, и на солнце есть пятна, — парирует она, и чтобы я не сомневался, кончиком языка слизывает несуществующую крошку в уголке рта. Дерзко вскидывает подбородок и небрежно заправляет за ухо шелковую прядь волос. И, сука, на этом не останавливается — медленно убирает руку, скользя пальцами по шее и выставив запястье. Этот трогательный жест должен наотмашь бить по подсознанию, делая невербальный посыл — я беззащитна, я доверяю тебе.

Эта нехитрая комбинация соблазняющих жестов в ее исполнении выглядит весьма эффектно. И хорошо, что я знаю все женские уловки, иначе меня б уже повело. А я и так чувствую, что балансирую на грани. Ее притворная, какая-то порочная беззащитность будит настоящего демона во мне. Хочется взять ее жестко, без прелюдий, дернуть блузку, чтоб пуговицы фейерверком разлетелись по кабинету, выстукивая развратный ритм. Стянуть лифчик до пояса и до боли сжать ее груди, нагло выглядывающие сейчас из блузки. Зажать зубами сосок, вырвав невольный вскрик. Да, детка! Нежность не для тебя! Ласка не для тебя! Развернуть спиной и припечатать к холодному стеклу стола. Задрать юбку и вогнать чуть ли не каменный член на всю длину. И можно не сомневаться — ей это понравится! Вижу по лихорадочно блестящим глазам, по тому, как она судорожно сглатывает слюну. Она обладает природной сексуальной манкостью. Она, как кошка во время зова, источает запах желания, страсти. Она буквально сочится им.

Черт, ловлю себя на мысли, что теперь у Деда Мороза буду просить не «ламборджини», а возможность шлепнуть по упругой заднице эту стерву, оставив ярко- красный отпечаток пятерни.

Теперь я понимаю старика и понимаю, как глубоко можно увязнуть в омуте ее теплых ореховых глаз. Как можно залипнуть на ее теле. Если даже у меня сейчас от одной мысли о сексе с ней яйца стали тверже, чем у Фаберже, то что говорить о старике, который явно увидел в ней эликсир молодости. Подобрался весь, хорохорится.