Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое

В Новый год я уже был готов выйти из дома, чтобы отправиться к великому князю Николаю Константиновичу, когда мне доложили, что желает меня видеть городской голова Кожевников (имя и отчество забыл).

Ко мне вошел довольно полный господин в мундире с орденами и отрекомендовался: «Городской голова 8 города Ташкента Кожевников, бывший служащий Товарищества «Н. Кудрин и К^о», находившийся некогда под вашим начальством, а потому счел долгом засвидетельствовать свое почтение и поздравить с Новым годом».

39-8

Городской голова — глава городского общественного управления, выборное должностное лицо. С 1892 г. считался на государственной службе.

Кожевников мне не понравился: его глаза, лицо, да вообще вся фигура была какая-то тусклая, грубая, похожая на приказчика от стойки питейного дома. Я вспомнил, что действительно при самом начале моей деятельности в Товариществе был в Ташкенте доверенный Кожевников, и больше об нем ничего не знал.

Разговор с ним у меня совершенно исчез из памяти как весьма мало интересный. Он встал и начал прощаться. Я ему сказал, что я тоже должен пойти с визитом к великому князю Николаю Константиновичу.

Кожевников схватил меня за руку: «Что вы! Что вы! Не ходите к этому сумасшедшему!» И рассказал: он по приглашению великого князя поехал на хутор к нему в Голодную степь, где великий князь проводил арык для орошения земли. Был принят князем весьма любезно, он усадил его в кресло, и они начали оживленно беседовать. Вдруг князь сразу изменился в лице, переменил тон, повысил голос до крика с руганью, схватил нагайку и бросился на него. «Я, перепугавшийся, — как рассказывал Кожевников, — не растерялся, подбежал к окну и выскочил из второго этажа, к счастью, упал на большой куст какого-то растения, благодаря чему не разбился. Вставши на ноги, подбежал к верховой лошади, привязанной у крыльца дома, вскочил на нее и галопом понесся в город, опасаясь погони сумасшедшего князя. Поведение великого князя, — продолжал он, — меня сильно возмутило, я отправился к генерал-губернатору Вревскому с жалобой. Вревский мне ответил: “Вам, как лицу официальному, городскому голове, должно бы прежде всего знать, что великий князь находится в ссылке и вам не следовало бы его посещать, но раз вы это сделали, то все последствия от случившегося должны нести одни”».

Рассказ Кожевникова меня смутил, и я решился отложить свой визит к великому князю.

Когда справился у своих знакомых о Кожевникове, мне рассказали о нем следующее: будучи доверенным, он достаточно набил свои карманы деньгами, покинул службу, открыв свое дело. Считая себя уже достаточно богатым, со свойственной напыщенностью ограниченных людей от денежных удач, возомнил себя большим человеком с желанием пофигурировать в звании общественного деятеля, попал в гласные думы, а потом добился избрания в городские головы.

Вечером этого дня, когда у меня был Кожевников, я, будучи в гостях у Захо, рассказал ему все, что слышал от Кожевникова. Захо рассмеялся и сказал: «Он мягко передал вам о своем приключении. В действительности великий князь сильно его избил, и если Кожевников при своей трусости решился выпрыгнуть из окна второго этажа, то только ради спасения своей жизни, и хорошо это сделал, а то очень вероятно, и не был бы живым теперь. Кожевников долго лечился от избиения, прискакал он в город в разорванном в клочки мундире и штанах и без орденов».

С визитом к великому князю я отправился в то время, когда узнал, что он отсутствует в городе, оставив свою карточку, проделал все это незадолго до своего отъезда из Ташкента*.

* В следующий свой приезд в Ташкент мне сообщили: Кожевников заключен в тюрьму, как растративший городские деньги при исполнении обязанностей городского головы.

Я собирался в обратную дорогу со спокойным духом, не таким, как месяц с чем-то тому назад подвигался к Ташкенту, обуреваемый дурными мыслями. Сделано было все, что возможно: приискан главный управляющий, хотя с некоторым изъяном, но все-таки он был лучшим из всех тех, на которых я рассчитывал; Аигин остался главным бухгалтером и заместителем Обухова, следовательно, все распоряжения и затраты денег проходили через его руки, а он, как честный и умный человек, не пожелал бы скрыть от меня, если бы сделано было что-нибудь неправильно; главные вредители дела были удалены со службы; значительная часть других плохих сотрудников назначалась к сокращению; Обухов и Аигин были хорошо инструктированы с желаниями и требованиями правления. Я, отдавши прощальные визиты всем лицам, с которыми так приятно провел время в Ташкенте, тронулся в путь. Выехал в том же тарантасе со своим компаньоном В. А. Капустиным, с пересечением Голодной степи по направлению к Самарканду. Ехали быстро, я сидел полный воспоминаний всего пережитого и не заметил, как кучер свернул с дороги и остановился у ворот какой-то усадьбы с домом, живописно расположенным среди пирамидальных тополей и кустов, позади дома протекал широкий арык, со стоящей на нем мельницей. Какое же было мое удивление, когда у дверей я заметил многих моих ташкентских знакомых, с которыми я накануне прощался. Они стояли с бокалами вина в руках, приветствуя меня. В комнате был накрыт стол, на нем стоял шипящий самовар с расставленными закусками, пирогами, жареными птицами и винами. Как оказалось, эти милые люди устроили мне сюрприз, с желанием провести со мной несколько лишних часов на лоне природы, чтобы здесь окончательно со мной проститься. Они при везли с собой яства и вина, и, таким образом, получился великолепный пикник с трогательными речами и тостами, в особенности после распитых бутылок шампанского.

Наконец, расцеловавшись со всеми, я тронулся в путь, сопутствуемый пожеланиями счастливого пути, а я — со своей стороны — обещанием скорого возвращения в Ташкент.

ГЛАВА 40

Я ехал обратно в Москву, как говорится, налегке; почти весь свой багаж, оказавшийся очень большим, мною был отправлен за несколько дней до моего отъезда из Ташкента через транспортную контору «Кавказ и Меркурий» в Баку, где я рассчитывал передать его в багажный вагон, идущий с моим поездом.

Проезжая города и местечки Средней Азии, понятно, не мог утерпеть, чтобы не накупить разных вещей кустарной работы местных жителей; так, в Мерве накупил туркменских ковров, в Бухаре тоже ковры и палацы, филигранных изделий для украшения женщин, музыкальных инструментов, ружей; как говорится, допотопных антикварных изделий, как, например, был куплен медный художественной работы прибор, старинной работы, какой обыкновенно носили более почетные и уважаемые дервиши, состоящий из кувшина для воды, продолговатой миски для пищи и чашки для питья (пиала), на этих всех предметах были вычеканены чернью из Корана молитвы; фигурчатые тыквы, искусно выращенные с изображением некоторых частей мужского тела, применяемые сартами как табакерки для табаку, который они любят жевать; ножи с клинками хорошей стали, да всего не перечтешь, чего я накупил, — все эти вещи были так оригинальны в то время и меня поражали своими разными особенностями; кроме того, как я уже писал, куда бы я в гости ни приезжал, все дарили меня халатами, коврами, шелковыми и бархатными изделиями, каковых набралось много, предназначенных мною для подарков в Москве своим друзьям и знакомым, так как в то время халаты были довольно редки в Москве и мои подарки производили восхищение.

Свои парчовые халаты, полученные от эмира, бека и некоторых сартов, я решился не везти в Москву: кто их будет носить? — разве только для маскарада! Променял их на много блюд китайской работы и ваз, причем несколько ваз были вышиной не менее двух аршин.

Я даже не взял свой чемодан, бывший со мной все время до Ташкента, чтобы облегчить дорогу лошадям, принужденным ехать теперь по дороге, сильно размытой дождями. Помню, как мы, подъезжая к Самарканду, радовались, что мы почти у пристани, оставалось проехать лишь 5 верст, но они нас измучили так, как будто мы проехали 1000 верст по плохой дороге. Эти 5 верст мы ехали несколько часов, тройка поминутно останавливалась, колеса наполовину уходили в грязь, тарантас ежеминутно, когда его лошади сдвигали с места, грозил перевернуться, и мы бы очутились в ужасном положении. Лошади, кучер и мы, седоки, были измучены этими пятью верстами езды и, выбравшись наконец на мощеную дорогу, от радости чуть не плясали. Эта пятиверстная дорога находилась между стройками, перегруженная ездой благодаря строящейся железной дороге.

В Самарканде я заканчивал свои дела, которые не успел окончить из-за своей болезни при приезде в первый раз. Счел долгом навестить Д. Л. Филатова, который оказывал мне всевозможные любезности в Ташкенте и тогда же взял с меня слово, что я его навещу, когда приеду в Самарканд.

Дмитрий Львович познакомил меня с мадам Вараксиной, с которой он жил как с женой, не будучи повенчан из-за того, что ее первый муж не давал развода. От нее он имел сына, которого очень любил. Мадам Вараксина была уже немолодая, но по чертам ее лица можно было видеть, что она в молодости была красивой. Филатов меня не отпустил без обеда и угостил вином своего изделия «Lacrima Christi» 1 , замечательным на вкус: такого вина я ни разу не пил в Италии — его родине.

40-1

«Lacrima Christi» («Лакрима Кристи») — марка сладкого ароматизированное итальянского вина.

Я попросил Дмитрия Львовича, не может ли он продать мне его несколько десятков бутылок. Он мне отказал, сказав: «Берегу его только для гостей, особо чтимых мною, так как у меня остается его очень мало», — причем прибавил: несколько месяцев тому назад у него был в гостях великий князь Николай Константинович, которого он тоже угостил этим вином, тому так понравилось оно, что он упрашивал продать ему все, но он ему тоже отказал.

В конце обеда Филатов, переговорив с мадам Вараксиной, решился ехать в Москву со мной вместе, чем мне доставил большое удовольствие провести с этим интересным человеком побольше времени.