Смех дьявола

Когда конвой остановился перед коллежем, случаю было угодно, чтобы там оказался мэр Жиронда-сюр-Дроп. Он знал всех пленников, но был не в курсе их подпольной деятельности. Он добился приема у коменданта и дал поручительство за своих соотечественников. Все, кроме Пьера Шьянсона, были отпущены. Видимо, донесли, что он был сброшен на парашюте в Сен-Феликс-де-Фукод.

Как и Сифлетта, Леа не имела другой одежды, кроме той, что была на ней вечером во время пожара. Все ее вещи пропали. Она решила, не говоря никому, поехать в Монтийяк и, когда все заснули, взяла велосипед.

Ночь была ясной, но очень холодной. Перед въездом в Сент-Фуа-ля-Лонг она остановилась, чтобы наглядеться на огромную равнину, где блестела под звездами гибкая лента Гаронны. Волнение охватило ее, как всегда перед этим родным пейзажем. Это всегда одно и то же чувство восторженного удивления! То же чувство переизбытка покоя! Та же уверенность, что ничего плохого не может произойти с ней в этих местах! Доверие, которое излучает земля в час своего отдыха… Все хорошо… Дядя Адриан найдет способ освободить Камиллу и Шарля… Воспоминание о малыше, который хотел жениться на ней, пронзило ее болью… Слезы подступили к глазам Леа, и с тяжелым сердцем она пошла дальше. В Сент-Андре-дю-Буа она чуть не опрокинула мужчину, который мочился посреди дороги, и скрылась, сопровождаемая ругательствами.

Леа спрятала свой велосипед в траве, пересекла дорогу, стараясь не шуметь. Полоска света проникала из-за ставен ее дома. «Руфь, должно быть, сидит за расчетами», — подумала она, подходя. До нее донесся шум голосов. Кому они принадлежат? Этот смех… опять он… Не остерегаясь, она обошла вокруг дома. Тяжелые ставни входа и дверь были приоткрыты. Наткнувшись в темноте на что-то, она толкнула дверь в кабинет.

— Леа!..

Маленький Шарль бросился ей в объятия.

— Мой дорогой… мой дорогой малыш… Какая радость!.. Когда ты вернулся?

— Сегодня вечером. Это Матиас привел его.

— Матиас?

— Мы играли в прятки, а мама, она не захотела играть с нами… Но теперь, когда ты здесь, мы пойдем искать ее. Скажи, ты согласна?

— Да, да…

Матиас действительно был тут же… еще более похудевший, безукоризненно выбритый и одетый, но с растрепанными волосами.

— Руфь…

Не отпуская ребенка, Леа обняла ее, заставив старую гувернантку заплакать.

— Маленькая моя, я так счастлива… Я думала, что никогда не увижу тебя. Столько несчастий обрушилось на этот дом… Но, наверное, тебе рискованно появляться здесь?

— Наверное, но у меня больше нет никакой одежды. Матиас, как ты увез Шарля? И почему ты не спас Камиллу?

— Я не мог освободить обоих. Камилла истощена, она сама доверила мне сына.

— Это невероятно!

— Но это так. Она также просила передать тебе, чтобы в случае ее смерти ты стала для него матерью.

— Я не хочу, чтобы она умирала!

— Я сделаю все, что смогу, для ее освобождения. Мне пришлось долго упрашивать Фьо, чтобы вырвать у него малыша, он хотел его удержать и заставить таким образом мать говорить. Ее допрашивали, но не добились ничего, кроме: «Я ничего не знаю». Но если бы он избил ребенка, как намеревался, она заговорила бы.

— Он был злой, этот месье, — пробормотал Шарль, заплакав. — Он дергал меня за волосы и сильно бил маму ногой в живот… даже потом, когда… она не двигалась. Я долго обнимал ее, пока она не проснулась… Тогда мне уже не было страшно… Но стало темно… Она пела: «Бай-бай, Кола, мой маленький братишка…»

В Леа поднималась волна ненависти. Она чувствовала, как на ее груди вздрагивал, рыдая, ребенок, которому она помогла появиться на свет. Ругательства в адрес друга детства готовы были сорваться с ее губ. Крепла мысль о убийстве. Уничтожить его… Убить его вместе с другими… Она чувствовала в себе небывалую силу, желание сражаться, убивать…

— Я знаю, о чем ты думаешь, но важно не это… Надо спасти Камиллу.

— Как?.. У тебя есть план?

— Да… Я постараюсь получить право на ее перевозку. Но времени мало, ее силы на пределе. Если мне это удастся, я тебе сообщу. Где ты скрываешься?

— Я не могу тебе этого сказать.

— Нужно.

— Никто не знает, где я скрываюсь.

Он посмотрел на нее неприязненно.

— Неудивительно, что с подобной дисциплиной твои друзья так часто попадаются.

— Они попадаются только тогда, когда на них доносят.

— Бедная моя. Если ты думаешь, что немцам это нужно… Им достаточно послушать разговоры в кафе…

— Но их подслушивают для немцев французы!

— Не всегда. Вы действуете так неосторожно, что им надо было бы ослепнуть, чтобы ничего не замечать.

Руфь вмешалась:

— Прошу вас, не спорьте. Послушай, Леа, я думаю, что Матиасу можно доверять.

— Может быть, но я не могу сказать ему, где я скрываюсь, и он это хорошо знает.

— Тогда передай твоему дяде, людям Аристида или Илера такое предложение: как только я получу разрешение на перевозку Камиллы д'Аржила в Бордо, я сообщу тебе об этом. Я расскажу о составе конвоя, числе людей, — по-моему, их будет не очень много, — часе выезда и маршруте. Нужно, чтобы твои друзья остановили конвой и освободили Камиллу.

Леа, по-прежнему прижимая Шарля к себе, негромко спросила:

— Ты думаешь, это действительно возможно?

— Да.

— Могу я спросить тебя? Почему ты остаешься с Фьо и его бандой? Из-за денег?

Матиас пожал плечами.

— Ты не поверишь мне, если я скажу.

— Все-таки скажи.

— Находясь там, я могу лучше заботиться о тебе.

— Ты прав, я не верю.

— Вот видишь, — произнес он с грустной улыбкой, пожимая плечами.

— Что мы будем делать с Шарлем? Наверное, опасно оставлять его здесь?

— Нет, поскольку Фьо знает, что он тут. Кроме того, я попросил своего отца позаботиться о нем.

— И он согласился?

— У него не было выбора.

Леа уложила Шарля на старом канапе и упала в одно из кресел, стоящих у камина.

— Руфь, я голодна и озябла. У тебя не найдется чего-нибудь поесть?

— Разумеется, маленькая моя, я сейчас разведу огонь.

— Позвольте, мадемуазель Руфь, я разожгу сам.

— Спасибо, Матиас.

Быстро разгорелся яркий огонь и в течение нескольких минут слышалось только потрескивание сучьев. Этот приятный шум, живое тепло, это родное место на некоторое время помогли преодолеть враждебность двух молодых людей. Их взгляды встретились. В глазах Матиаса читалось обожание, во взгляде Леа — растерянность и усталость.