Смех и слезы моего детства

Конечно, Церковь поступила правильно, похоронив ее за церковной оградой. Церковь сделала это для того, чтобы притормозить тех, кто накладывает на себя руки из-за пустяков. Но и Христос поступит правильно, если возьмёт эту девочку в Рай».

Воистину, милосердие Божие безгранично! Но и «смерть грешника люта». А самоубийство – самый страшный грех!

Чем нам гордиться?

(Рассказ)

Подвиг остается подвигом, даже если его некому воспеть.

Джон Р.Р. Толкиен

Я ходил в атаки, кричал «ура», врывался в немецкие окопы, брал языков, ложился грудью на амбразуру вражеского дота и погибал за Родину. Был верен боевым товарищам и хранил военную тайну. Я был вооружен: отец вырезал из доски винтовку, обжег ее на огне, чтобы она приобрела благородный боевой цвет, и вручил мне. А если в бою вдруг кончались патроны, я бил врага гранатами и деревянным ножом. Когда я, пробираясь к немецкому штабу, полз по огороду среди огуречных грядок, сосед моряк-балтиец дядя Жора подбадривал из-за забора:

– Бей фашистского гада! Не жалей! Штыком его!

Иногда, будучи особенно под хмельком, он порывался прыгнуть через забор мне на помощь. И прыгнул бы, если бы не протез, да широченные матросские клеши, которые попадая в плен к репейнику, держали его на месте…

Дядя Жора был далеко не единственным соседом-фронтовиком. В конце шестидесятых у нас в Завокзалье едва ли не в каждом дворе звучало эхо войны. В выходные и праздники то со двора Сидихиных, то Моисеевых, то Лаптевых доносилось:

На позиции девушка провожала бойца,

Темной ночью простилися на ступеньках крыльца…

Это пели фронтовики. А на дворе дяди Жоры во всю плескались волны, бывалый моряк затягивал свои морские песни:

Рыщут штормы на просторе,

Блещет молния вдали,

Мы ведем в седое море

Боевые корабли…

Солдаты-победители пели и вспоминали былые сражения. А мы, мальчишки, продолжая их победы, играли в войну.

Конец ознакомительного фрагмента.